И вот как-то раз в один из этих вечеров мне пришла в голову мысль, которая позже неоднократно посещала меня: „Настоящая Россия, которую так любит отец, и этот „новый” Советский Союз — вовсе не одно и то же”.
В конце того года отец заболел. Побывав у врача, он вернулся домой днем, чего прежде никогда не бывало. Внешне он не часто проявлял нежность ко мне, а тут обнял и смотрел на меня, не отрываясь. Мною овладело странное чувство — словно он пытается навеки запечатлеть в памяти мое лицо.
— Стас, — сказал он мягко. Потом прочистил горло и продолжал: — Стас, у меня рак. Похоже, я умираю.
Я был ошеломлен.
— Откуда ты знаешь? Врачи сказали?
— Да нет, никто мне не сказал… Может, они боятся говорить такие вещи. Но у меня все-таки рак. — И вдруг он заплакал. Это было ужасно. Потом, поборов слезы, он продолжал: — Мне уже не увидеть тебя совсем взрослым. Обещай, что ты станешь порядочным человеком, Стас. Никогда не забывай про честь.
Вскоре после того отца положили в больницу. Ему сделали операцию, но было поздно — метастазы распространились уже везде. Умирал он медленно и страдал ужасно. Незадолго до смерти ему присвоили звание генерал-майора, но я не уверен, что он понял это — в последние дни он чаще всего пребывал в коматозном состоянии. Он умер, пробыв в больнице полгода. Без отца я почувствовал себя сиротой. С мачехой я так и не сумел помириться, а со сводной сестрой своей мы и вообще не были близки. Мне не к кому было обратиться за советом и руководством. Я был один на всем свете — печален и одинок, как только может быть печален и одинок ребенок.
Мачеха издавна питала нездоровую ревность к памяти моей покойной матери Лидии. Она сожгла все ее фотографии и вскоре после брака с отцом настояла на том, чтобы официально усыновить меня. В тот момент я от этого акта усыновления был просто счастлив, ибо мне так хотелось иметь мать. Однако со временем я стал смотреть на это как на еще одно доказательство ее желания „владеть” мною. Для меня из всего этого усыновления вышла только одна полезная вещь — из моих бумаг исчезло свидетельство, что моя мать была еврейкой (что, без сомнения, помогло мне в будущей карьере). О чем я действительно сожалею, так это об утрате фотографий, ибо с годами мне все труднее вспомнить лицо матери. Порой в постели, уже готовый провалиться в сон, я чувствую, что я вот-вот смогу увидеть ее — мою маленькую маму. Вероятно, нам всегда недостает женщины, давшей нам жизнь.
