После еще двух свадебных раутов я понял, что при таком ходе событий я не доберусь до Душанбе до поздней осени. Надо было что-то предпринимать. Сначала я проскакивал кишлаки не останавливаясь и ночевал на значительном отдалении от населенных пунктов. Но жаждущие счастья женихи находили меня всюду. Тогда я решил изменить маршрут и свернуть в горы. Замысел основывался на поясных закономерностях: пока иду вверх, в горах свадьбы еще не начнутся, поскольку там еще убирают хлеб, а когда спущусь по ту сторону хребта, там свадьбы уже отгремят. Быть по сему! И от кишлака Джак я свернул вверх по реке и начал медленно подниматься, уходя от свадебного шума в тишину зеленого ущелья.
ЧЕРЕЗ ХРЕБЕТ ХОЗРЕТИШО
Отклоняться от продуманного маршрута было жалко. Общая протяженность пути при этом удлинялась на полсотни километров, незапланированный подъем требовал дополнительной эксплуатации и без того истрепанных резервных кед, сам я и так уже порядком устал, но главное, я вынужденно уходил от пойменной растительности, становившейся все богаче и интереснее. На пойме Пянджа ниже Калаи-Хумба появилось множество разнолистных тополей, резко выделялись деревья серебристого восточного лоха, нежной зеленой пеной пойму затягивали заросли тамариска. Все это было перевито лианами ломоноса, заполнено высокотравьем, среди которого выделялись дикий кендырь, мальвы, инкарвиллеи. Было много тростника. А ив и облепихи становилось все меньше. Правда, такие густые пойменные заросли встречались лишь на расширенных участках поймы, но были они чрезвычайно интересны: чувствовалось дыхание субтропических пойменных джунглей… Но выхода у меня не было. Альтернатива была железная: либо свадебные гулянья до ноября, либо работа. Утешало лишь то, что так или иначе я должен был вернуться к Пянджу в сорока километрах ниже того места, где свернул в горы.
Но через полчаса подъема я перестал жалеть об изменении маршрута. Растительность Джакского ущелья была столь великолепна, что ни о чем другом уже не думалось. После редколесных пейзажей, к которым за последнюю неделю я стал уже привыкать, густые лесные заросли на склонах ущелья производили ошеломляющее впечатление. У воды виднелись густые заросли грецкого ореха и платана, который в Средней Азии называют чинаром. Выше на склонах росли кленовые леса. Не редколесья из клена Регеля, а густые леса из туркестанского клена с пятилопастными листьями. Клену сопутствовали заросли из шиповников, экзохорды, жимолостей, боярышника. Там, где склоны становились круче, кустарниковая поросль переживалась, и тогда господствовали парнолистники, гранат, держидерево. Набив карманы плодами граната, я посасывал их приятный кислый сок и любовался буйством травостоев по опушкам лесных и кустарниковых зарослей. Перистые листья жгучего весной прангоса сейчас были безопасны. От сухости они утратили ядовитость. Защитив растение от потрав в период цветения и плодоношения, жгучий секрет (выделения) выполнил свою функцию и утратил силу. Рядом виднелись зонтики буниума, скалигерий, желтые отцветающие кисти крестовника, белые граммофончики мальвы-алтея, собранные в кисть шарики — плоды эремурусов, коричневатые завядшие соцветия коровяка, бледносиреневые колокольчики, недотрога…
