К вечеру в устье реки Хихек встретилось первое дерево инжира, вполне здоровое, метров шесть высоты. Оно росло у воды, защищенное крутым берегом от ветра. Следующее такое дерево я увидел только через три дня пути. Хихекский инжир был явно случайно занесен так высоко, до 1650 метров. Это типичное субтропическое дерево.
Ниже Хихека автомобильная дорога сжалась до предела. Справа козырьком нависали скалы, слева внизу ревел Пяндж. Дорога превратилась в узкий уступ. Разъехаться двум машинам здесь было невозможно. Если не везло и машины встречались, то одной из них приходилось пятиться полтора-два километра до ближайшего расширения — разъезда. При этом художественная декламация пятящегося водителя литературной обработке не поддавалась. В наши дни этот участок дороги расширен. А тогда мне то и дело приходилось втискиваться с рюкзаком в углубления скалы, чтобы пропустить машины. Водители и тут предлагали подвезти. Здесь я не мог отговариваться тем, что сворачиваю сейчас вправо (справа, напоминаю, была отвесная с козырьком скала), и новая версия отказа формулировалась иначе: именно эту скалу я, мол, и обследую.
Некоторые водители, обогнавшие меня много дней тому назад и теперь возвращавшиеся, завидев меня, останавливались и с удивлением спрашивали: «Все еще идешь, борода?!»
В устье Ванча я ночевал на пологом склоне древней морены, поросшей выгоревшей к тому времени эфемероидной осочкой и редкими кустиками саксаульника — гаммады. На афганской стороне в кишлаке слышался крик муллы. Внизу глухо ворчал Пяндж. Я лежал и думал о том, что кончается памирский отрезок моего пути. Завтра я пойду уже не на север, как шел до сих пор, а на юго-запад.
ПО СУХИМ СУБТРОПИКАМ
Западный отрезок южного склона Дарвазского хребта представляет собой исключительный по природным особенностям район. С севера долина Пянджа прикрыта дугой Дарвазского хребта, не пропускающего сюда холодный воздух. Для осадков склон открыт с юга-запада. Абсолютные высоты дна долины здесь от 1600 метров и ниже. Получилось что-то вроде теплого закутка. Это район сухих субтропиков. Сухими их называют потому, что осадков здесь выпадает чуть больше четырехсот миллиметров в год — вдвое-втрое меньше, чем во влажных субтропиках. Зато тепло. Я это почувствовал не столько собственной шкурой, так как была уже осень, сколько по характеру растительности. Уже к концу первого дня пути по дарвазскому отрезку Пянджа встретился виноград. Собственно, встречался он и раньше, по в виде преимущественно декоративных посадок. Здесь виноград плодоносил и вызревал. Возле родников на откосах дороги росли гигантские злаки — эриантусы. В тугаях равнин их высота достигает шести — восьми метров, здесь — всего трех метров. Дальше больше. Уже не единичные субтропические «ласточки», а целые их стаи встречались мне каждый день. Инжирные деревья стали обычными. На склонах появились кусты граната. Склоны вообще утратили памирский пустынный облик. Теперь они были пятнистыми от разбросанных тут и там кустов: гранат, миндаль, ююба, держидерево, каркас, фисташка, боярышник, парнолистник, шиповник, жимолость, клен Регеля с трехлопастными листьями, сумах, иудино дерево… Кстати, об этом дереве. В России иудиным деревом иногда зовут осину, на которой, согласно библейскому преданию, повесился Иуда. С тех пор у осины, мол, листья дрожат. Не берусь оценивать правдивость самого предания, но осина тут ни при чем. В Палестине, где происходили описываемые в Библии события, осина не растет. А растет там вот это самое иудино дерево из средиземноморского рода церцис. Если Иуда когда и вешался, то скорее всего на церцисе, круглые листья которого, как и осиновые, тоже дрожат при малейшем дуновении ветерка.
