Сирийцы умеют строить быстро и хорошо. Сказка о восточной лености, получившая широкое распространение на западе, — лживая выдумка. Я видел труд сирийских ремесленников, крестьян и рабочих.
Дамаск меняет свое лицо, точно так же, как и все остальные города мира. Может быть, здесь это больше бросается в глаза. Ведь Сирия принадлежит к развивающимся странам.
Мое пребывание в Дамаске — мгновение для этого города. Но только об этом мгновеньи я имею право писать. Ибо это и есть мой Дамаск.
Мой Дамаск — это город, развороченный стройками. Город, в котором старое соседствует с новым. И это соседство не мирно, не гармонично, а контрастно и бескомпромиссно. Идет борьба, и она очень трудна. Идет строительство. И ведется оно рывками, прерываясь длинными паузами. Потому что здесь кроме фронта строительного, трудового, существует фронт военный. Он требует средств и жертв. И он напоминает о себе часто и настоятельно.
Мой Дамаск — это фронтовой город, готовый каждую минуту к схватке с врагом. Ощетиненный пушками и ракетами. Город, значительную часть населения которого составляют солдаты.
Мой Дамаск — это город пустырей и недостроенных зданий, безнадзорных детей, промышляющих чисткой обуви, торговлей сладостями, лотерейными билетами и попрошайничеством. Да, многое скоро отомрет. Город украсится современными зданиями, расширятся улицы, вырастут универмаги, отойдет в область предания базар и скученность старинных районов. Появится новый, современный город, гордый своим прошлым, а еще больше настоящим. Я рад приветствовать такой Дамаск. Но я-то видел другой Дамаск — столицу, по улицам которой бродили стада овец и коз, а на окраинах были врыты в землю танки.
Я всей душой желаю скорейшего прихода Нового Дамаска, а в своей памяти стараюсь удержать Старый. И потому я каждое утро выхожу на плоскую крышу нашего дома встречать наступающий день. Странно, я никак не могу поймать его начало. Оно подобно взрыву, который всегда неожидан. Дымка, наполняющая долину, быстро тает. Прорезаются минареты, купола, вершины деревьев, дома. Я знаю, что сейчас появится мусорщик. Вот он подходит к бочкам, куда с вечера выносят отбросы и ненужный хлам, разворачивает мешок, отбирает и складывает в него предметы, имеющие, по его мнению, ценность. Потом, умывшись в протекающем здесь ручье, он поднимается на небольшой близлежащий холмик, вынимает из мешка циновку, снимает ботинки и вступает в беседу с Аллахом.
Я смотрю со своей крыши на молящегося. Он надолго застыл на коленях, уткнувшись лицом в землю. Потом встал, обулся, свернул коврик, взвалил на спину мешок и скрылся с моих глаз за холмом.
