— Если бы сия бумага, — говорил он возбужденно Левашову, — была у меня хоть на неделю раньше, я бы выкурил этого презренного Тотта из Бахчисарая.
* * *
Итак, казалось бы, все ясно. Война была спровоцирована Версалем, давно мечтавшим стравить Османскую империю с Россией.
Однако не будем торопиться.
Задолго до того, как в дипломатических салонах Вены и Парижа сделалось модным говорить о «больном человеке Европы», русские дипломаты доносили из Константинополя о том, что Османская империя больна давно и неизлечимо.
Внешне все обстояло вроде благополучно. Империя простирала свою власть на огромные пространства от Кавказа до Магриба и от знойных пустынь Аравии до Балкан. Ее еще озаряли отблески былой славы султанов-завоевателей Мехмеда II, Сулеймана Великолепного, Селима I, прозванного Грозным. Дружбы владык мусульманского мира еще искали державы великие.
Однако болезнь уже начала свою разрушительную работу. После поражения под стенами Вены в 1683 г. османы, некогда наводившие ужас на христианский мир, вдруг обнаружили, что они далеко отстали от Европы. Не умея и не желая приспособить к требованиям времени ни свое архаическое государство, ни некогда совершенную, но безнадежно устаревшую военную машину, они лишились возможности продолжать территориальную экспансию, бывшую источником могущества и смыслом существования империи.
Тем не менее сабли османов не ржавели. Вся мощь военно-феодальной деспотии была обращена на безжалостную эксплуатацию порабощенных народов. Из Болгарии и далекого Йемена, с островов Архипелага, из Западной Грузии шли в Стамбул караваны с награбленным золотом и благовониями, обозы с продовольствием, тянулись табуны лошадей и скота. Задыхались под бременем непосильных налогов турки-крестьяне Анатолии, исконной вотчины османов. Само слово «турок» стало ругательным в устах османской элиты.
Райя — так именовалось немусульманское население Османской империи — находилась еще в более тяжелом положении. На ее плечи ложились и налоги, которыми в империи облагались немусульманские народы.
Мустафа III, взошедший на престол османских султанов в 1757 г., остался в истории Турции как правитель властный и честолюбивый. Он стремился править сам. Нередко султан инкогнито отправлялся в Высокую Порту, где проводил долгие часы в беседах с великим визирем и реис-эфенди.
Однако ничто уже не могло сделать насквозь коррумпированную бюрократическую машину империи более поворотливой. Чиновники Порты и все эти фантастические фигуры сераля — главный астролог, хранитель парадной шубы, страж султанского соловья — давно уже были не частями единого целого, а существовали сами по себе, как сорная трава, занятая одной лишь заботой — урвать, что плохо лежит. Даже такие традиционные центры интриг в серале, как некогда могущественный кизляр-ага, действовавший через любимых жен султана, или мать султана — валиде-султан, уже мало что значили в обстановке нарастающей анархии.
