Мне так отчаянно хочется, чтобы она хоть раз оказалась в проигрыше, но и сегодня мать на высоте.
Когда портниха заканчивает, платье сидит на мне так, словно сшито на мою маленькую грудь и узкие плечи. Ничего нигде не топорщится, не выпирает и не вздувается. Кружева лежат на коже, словно приклеенные.
Мать отходит в сторону, обходит меня, осматривая, точно породистую кобылу.
Морщится.
Как обычно.
Для нее все недостаточно идеально.
Кроме Светланы.
Которая очень идеально вышла замуж и сбежала за пару дней до свадьбы c Островским.
— Неплохо, — выносит вердикт мать.
И это чуть ли не самая большая похвала от нее, какую я слышала за всю свою жизнь.
Так и хочется спросить, не распять ли себя в угоду ее планам на хорошую жизнь — может, хоть тогда на что-то сгодится и «паршивая овца».
Но я молчу.
Все уже решено.
Все уже не имеет значения.
Как сказал тот парень?
Я вздрагиваю, словно колючий январский ветер пробрался под кожу и выстудил кости.
«Ты нужна здесь только Деве Марии, детка. Христос, я слышал, родился глухим…»
Днем ранее
В храме холодно, словно в склепе.
Я медленно, на деревянных ногах иду по узкому проходу между ровными, словно под линейку, рядами тяжелых темных скамеек.
Мне страшно.
Мне так страшно, что хочется, как Света, бросить все и убежать. Далеко-далеко, в ту часть света, где я смогу забыть взгляд Островского и его это великодушное: «Беру!»
Отмыться бы, содрать с себя вместе с кожей. Залить в уши расплавленный свинец, да только все равно ведь останется в памяти сухой голос и пустой взгляд. Разве что немного голодный.
Разве мужчине под пятьдесят не должно быть все равно до… секса?!
Я закрываю глаза, прошу Бога простить меня за непотребные мысли в храме его.
Мне нужно помолиться. Сесть на скамью, собраться с мыслями и попросить себе еще немного храбрости. Своей уже совсем не осталось. Ноги, словно спички, выкручивает в обратную сторону, а в голове вертится заевшей пластинкой: «Это не твоя ошибка, не твой грех, не тебе за него на крест…»
А кому же еще?
Когда в семье голод — на убой пойдет даже паршивая овца.
Я останавливаюсь, когда замечаю прямо перед алтарем высокую мужскую фигуру.
Не сразу понимаю, почему испытываю прилив негодования — не все ли равно, кто пришел к Богу в тот же поздний час, что и я?
Но я пришла с просьбами, а этот — с сигаретой и бутылкой абсента. В свете свечей зеленая жидкость отдает желтизной первосортного яда.
Мужчина лениво, как будто ему невыносимо наскучила жизнь, подносит сигарету ко рту, затягивается и, запрокинув голову, выдыхает дым под потолок.
