Сократ Сетович Кара появился в холле редакции, согнув в талии хрупкую фигуру, тяжело переставляя перед собой две палки, о которые опирался руками. Большие южные глаза с желтоватыми белками печально взирали из-под густых ресниц. Я почувствовал неловкость и вину за свою молодость и энергию. Еще за то, что докучаю личными интересами такому больному человеку. Кара опустился в кресло, отложил костыли и чудодейственно превратился в моего ровесника, словно повернул волшебный ключик. А тихий голос с восточным акцентом окончательно меня покорил. Несчастьем своим Кара обязан войне, на которой его контузило. У него не было громкого литературного имени, он больше был известен как киносценарист. Так, задолго до «шумной славы» главного редактора «Октября» Кара переложил в сценарий роман Всеволода Кочетова «Журбины». И как бы восстанавливая идеологический баланс, написал сценарий к фильму «Степан Кольчугин» по роману Василия Гроссмана. Поставила его жена Кары – Тамара Аркадьевна Родионова. Фильм долго колошматила «прогрессивная» критика, и в конце концов его задвинули в кладовые проката.
Но мне хочется вспомнить не былые литературные драчки – тем более что многое вызывает сейчас недоумение своей глупостью – хочу вспомнить другое: удивительную чистоту отношений, что я наблюдал на протяжении нескольких лет в семье Сократа Сетовича. Самоотверженность, с какой красавица-сибирячка Тамара Аркадьевна – а все, кто ее знал, это подтвердят – заботилась о своем годами прикованном к постели муже Сократике. Все, начиная от убранства постели с безукоризненно чистым накрахмаленным бельем, подноса, на который для удобства больного собиралась любимая восточная еда, и кончая специальным приспособлением для письма и работы, было отмечено особой заботой – заботой не жалостливой, а влюбленной женщины. Я завидовал этому. Я нес свою зависть через город, от центра, где жили Кара, до южной окраины, где жил я. Втаскивал свою зависть на третий этаж в одиннадцатиметровую комнату и слышал в ответ от жены: «Если бы я днем не работала и не училась вечером… если было бы достаточно денег, чтобы отдать белье в стирку с крахмалом… если бы ты был контужен и передвигался на костылях… – то я бы посмотрела, кто кого. А то – ишь! Тоскует по крахмальному белью, пижон. От крахмала белье ломается и рвется!» Под убедительностью сослагательных наклонений я конфузливо «линял» в туалет с журналом в руках. Умом я понимал, что Лена права, что я не имею права на подобные претензии. А сердце тоскливо ныло. Слезы жалости к себе капали на страницы нового «исповедального» романа.
