— Ваша светлость весьма суровы, — покачал головой Каетано.
— Зато в воле вашего величества всех помиловать, — поклонился Дайм.
— Прекрасная мысль. Мы подумаем ее завтра, а пока давайте праздновать. — Каетано хлопнул в ладоши. — Музыку! Пора танцевать рондо Золотых Листьев!
Музыканты на хорах тут же заиграли. А гости облегченно, но и с некоторой долей разочарования зашушукались.
— Танцевать, конечно же, — отозвалась Ристана и кинула многообещающий взгляд на мастера теней. — Только сначала решим…
Дайм только открыл рот, чтобы поставить ее на место, как вмешался Бастерхази.
— Сначала танцевать, ваше прекрасное высочество. — Тем, как показная галантность сочеталась в нем с непререкаемой властностью, можно было только восхититься. — Подарите мне это рондо!
Дайм на мгновение им залюбовался. Все же чувство момента у темного шера — идеально. И как партнер в интригах он — совершенство. Когда чердак не сквозит.
Прекословить Ристана не посмела, и темный шер увел ее прочь. Тем временем король пригласил ближайшую фрейлину и вместе с ней покинул тронное возвышение.
Дайм еле сдержал вздох облегчения. Первый акт пьесы — очень короткий, но крайне насыщенный — удался, и пока никто не умер.
Глава 2. О придурках и самопожертвовании
Ты либо добрый, либо эффективный. Все прочее — ханжество и лицемерие.
С.ш. Жерар Парьен
1 день журавля, Риль Суардис
Дамиен шер Дюбрайн
Перед вторым актом пьесы Дайм позволил себе несколько мгновений передохнуть. И наконец-то посмотреть в глаза Шуалейде.
Ясные, сиреневые, недоверчивые глаза, на самом донышке которых притаился страх. Перед ним, Даймом.
Очень захотелось выругаться — громко и нецензурно — и подхватить ее на руки, прижать, укрыть собственной сутью от всех тревог и страхов, сцеловать напряженную морщинку между бровей, услышать ее облегченный вздох и такое привычное, такое необходимое: «Да-айм, мой светлый шер, я так ждала тебя!»
Разве он многого хочет?
Но кто-то, не будем тыкать пальцами вверх, рассудил, что много. Слишком.
А плевать, он все равно не отступит. Он не трагический придурок с подмостков, чтобы читать напыщенные монологи о безответной страсти и важности чужого счастья, а потом под слезы и аплодисменты публики красиво умирать от любви. Не дождетесь. Да и публика в Народном зале нынче собралась не та. Благородные шеры с удовольствием добьют, едва он покажет слабину. И его, и Шуалейду. А уже потом разразятся бурными овациями.
Обойдутся. Шуалейда — его, и никто не посмеет ее обидеть.
