В очередь с другими солдатами Гришу вызвали в занимаемую командиром землянку. Первое, что бросилось ему в глаза это обшитый серым селянским рядном посылочный ящик, стоящий на дощатом, поставленном на сколоченных из горбыля козлах, столе. Сердце ёкнуло. Неужто домашние собрали из своего небогатого достатка? Рядом со столом, развалясь на раскладном офицерском стуле сидел в расстегнутом на безволосой, гладкокожей груди кителе ротный, позади вытянулся фельдфебель.
— Вот, жидок, посылка тебе пришла. Открывай, посмотрим что за кошер матка прислала.
За всю недолгую армейскую жизнь деда первый раз вот так запросто, походя оскорбили. Кровь бросилась в голову, но сдержался, помня назубок дисциплинарный устав, только зубы сжал. Подошел к столу и взрезал обшивку протянутым фельдфебелем трофейным немецким плоским штыком, поддел фанерную крышку ящичка и откинул в сторону.
— Что-то не шибко тебя любит твой кагал! Где же знаменитая фаршированный рибка? Нежний варений курочка? — Ерничая, говоря с утрированным еврейским акцентом поручик залез в ящик и принялся давить, мять толстыми пальцами с жесткими рыжими волосками кулечки и пакетики. Из разорванной серой дешевой бумаги посыпались крошки и обломки домашних сухарей, незамысловатых пряников.
— О, маца, раз-цаца! — Вскрикнул поручик.
— Никак нет, вашбродь, сухари ржаные! — Поправил фельдфебель. Он стоял, отворотя покрасневшее каменное лицо от солдата.
— Рыбка то есть, вот она родная! — Офицер выудил со дна ящика связку сушеной плотвички и красноперок, наловленных меньшой детворой с мельничной запруды.
— Возьму пожалуй к пивку, попробую нерусскую еду. Вот и медок, к чайку. Не солдатская это еда. Баловство! Правильно, фельдфебель?
— Не могу знать, вашбродь!… Никогда… не пробовал!
— Ну и дурак, братец!… Эй, ты, забирай свои сухари… — Рявкнул ротный.
— Сами ешьте, Ваше благородие! — Отрезал дед и повернувшись через левое плечо вышел наружу.
— Стоять! Назад! Под арест его! — Донеслось из занавешенной брезентом дыры входа в блиндаж.
Деда разоружили, отняли ремень и под конвоем отправили на гауптвахту. Дело однако обошлось дисциплинарным взысканием, хотя комроты настаивал на суде военного требунала за неподчинение приказу в боевых условиях, а это уже пахло не столько тюрьмой, сколько расстрелом. Командир полка подошел к делу по-человечески, сам опросил присутсвовавшего при случившемся фельдфебеля, узнал подробности истории с посылкой. Полковник поинтересовался поведением проштрафившегося солдата в бою, ему доложили о заколотом немецком лейтенанте. Признать неправоту своего офицера полковник естественно не мог, не существовало подобного в императорской армии, но и потакать самодуру не желал. Велел наказать властью комроты. Тот и наказал, на полную катушку — поставил на три часа под ружьё.
