Пришло время, вернули люцерну на поля, а деда на кафедру института и во вновь обретенную квартиру, куда добрые люди помогли перетаскать из сараюшки добро… Только жена этого уже не увидела. Святая была женщина в тяжелые времена отказалась вернуться обратно на девичью, хорошую украинскую фамилию, не захотела дочке сменить национальность. Гордо ответила мужу Ты моя судьба и стыдиться мне нечего. Пусть и дочка всё знает и гордится своим отцом! Вот так…
Жизнь их любовь не раз испытывала, проверяла. В оккупацию остались жена Вити с дочкой в Харькове, ко всем бедам еще на постое двое немцев в квартире оказались. Но Бог спас. Ни соседи, ни немцы не выдали, не донесли. Хоть соседи знали наверняка, а немцы вероятно догадывались кто есть кто. Когда Красная Армия первый раз, всего на несколько дней, освободила Харьков Витя вывез на саночках семью из прифронтового города, Бои уже шли на окраинах и армейские тылы спешно покидали город. Так впрягшись в саночки и дотащил жену и дочь к своим за Донец, устроил с жильем и ушел воевать дальше. Такой отец для дочки являлся безусловно идеалом, вот и продолжила она его дело, тоже выучилась на агронома.
Донбасская ветвь рода. Баба Груня… Смутно помню красивую даже в старости, статную, властную женщину, главу шахтерской семьи из Макеевки. Только раз и видал её, совсем малой ещё, а запомнил как повелевала сынами. Вымахали сынки, что молодые дубки, здоровые, налитые силой. Вот и нашли себе после армии работу по нраву да по вкусу, мужскую, почетную, опасную — горноспасателями в угольных шахтах. Но перед матерью робели, всё на Вы называли, уважительно. С ними и Миша приезжал, директор школы. Пришел с войны без руки, начал учительствовать, вырастил приёмную дочку. И тихий, добрый, смуглый красавец Наум…
* * *
Под заветной бархатной обложкой альбома продолжали жить в сохраненных мгновениях сотни лиц и глаз давно исчезнувших людей одетых в диковинные старомодные одеяния, обрамленные заломанными, пожелтевшими от времени бумажными границами бытия, иногда украшенными потускневшей позолотой золотых фирменных штампов местечковых фотоателье.
Ожила, заговорила фотография бабы Двойры, словно вновь слушала в последний раз собравшись за большим праздничным столом не разлетевшаяся еще по миру семья, рассказ о жизни… Такой долгой, простой, трагичной и одновременно героической. Правда сама она не считала собственную судьбу особенной или удивительной, скорее обычной для того времени, горькой, это да…
