Поистине, никто в целом графстве не пользовался таким авторитетом (причем равно среди цветных и среди белых), как Джорджи Паркс. Посланник свободы, воплощение чаяний – так его называли, даром что каждый из восхищавшихся держал в уме свои личные чаяния. Некогда Джорджи был рабом, но рабом привилегированным, вроде Большого Джона. Его чутье казалось сверхъестественным: подобно Большому Джону, Джорджи мог, час проведя на пшеничном поле, предсказать урожаи на три года вперед; или, ощупав землю вокруг только-только проклюнувшегося табачного ростка, сообщить, какие листья он даст – со слоновье ухо или с мышиное. Джорджи предупреждал белую знать и об истощении почв, причем не в лоб – дескать, доиграетесь, жадность вас погубит, – а в таких выражениях, что его пророчество вспоминали не с ненавистью, а даже с долей раскаяния. Но это не все. Джорджи Паркс был фигурой легендарной. Шлейф тайны тянулся за ним. Ибо Джорджи регулярно исчезал из дому; Джорджи видели далеко за пределами Старфолла, в лесу, среди ночи. У нас, цветных, было только одно объяснение этим загадкам. Джорджи Паркс, думали мы, связан с Тайным Приютом.
Но что такое этот Приют? Невольники шептались о секретном поселении, основанном сообществом цветных в самом сердце виргинского болота[11]; якобы все там живут общиной. Каким образом туда попадали беглые, я и представить не мог. Слыхал только, будто бы Райландовы ищейки разок сунулись на болото. Рейд не принес результатов, и вернулись далеко не все. Да что там «вернулись» – едва ноги унесли! Уцелевшие страдали от неведомых хворей, с расширенными глазами рассказывали о змеях, чудовищных насекомых и ядовитых растениях, а также о ведунах, способных укрощать крокодилов и кугуаров. Этот самый Приют время от времени пополнялся новичками, которые цивилизованной неволе графства Ильм предпочли опасную свободу на острове посреди трясины. Казалось логичным, что благородный Джорджи, столь уважаемый белыми и имеющий тайны от цветных, как раз и был болотным проводником.
Мои размышления прервал ружейный выстрел. Успевший пересечь главную площадь и почти готовый нырнуть в переулок, который вел к южной окраине, я, однако, поспешил на звук, и вот какая мне предстала картина. Некий джентльмен во фраке палил в воздух, гогоча несообразно своему внешнему виду. Погода, кстати, переменилась – набежали облака. Я увидел двоих белых – сцепившись, они почти выкатились из паба. Старший из них имел шрам через всю щеку. Секунда – и более молодой повалил своего соперника. Тогда человек со шрамом выхватил длиннющий нож и полоснул молодого по лицу. Из паба выскочили еще двое, набросились на лежачего. Досматривать сцену я не стал, но уже за углом меня ждало не менее поучительное зрелище. Представительница белого отребья, схватив за волосы юную проститутку, хлестала ее по щекам, к неподдельному восторгу мужчины, вероятно клиента. Он глотнул из фляжки, а остатки вылил на голову несчастной. Я поспешил прочь. Именно о таких безобразиях предупреждал отец, от них наказывал беречь Мэйнарда. Но разве убережешь того, чья принадлежность к расе Алисы Коллей столь очевидна? Как и торжественные приемы в Локлессе, дни скачек начинались пышно и чинно, а заканчивались возлияниями, срыванием масок благопристойности, под которыми обнаруживались гниющие язвы. Ибо графство Ильм давно уже поразил нравственный сифилис.
