Ветвистое древо полного родословия А. С. Пушкина воссоздавалось на берегах той же Яузы, где родился поэт, в полутора верстах выше по течению — в старинном и достославном некогда селе Преображенском, а ныне большом новом районе Москвы. Правда, от времен любимого героя Пушкина — Петра I, — времен его юношеских потех и великих государственных реформ остались разве что извивы речного русла да названия улиц: Потешная, Игральная, 9-я Рота, Знаменская, Зельев переулок… Именно здесь, сначала на Игральной, затем на Знаменской, появились на белизне ватманского листа первые веточки гигантского генеалогического древа, изумляющего всех, кто его видел, обширностью и неожиданностью родственных связей русского поэта.
Всю эту грандиозную и кропотливую работу проделал самодеятельный историк, офицер в отставке, инвалид минувшей войны Андрей Андреевич Черкашин. Помимо библиотек и архивов, помимо собственной комнатки-кабинета, заваленной книгами, рукописями, свитками черновиков, завешанной репродукциями портретов людей из пушкинского окружения, многолетняя и каждодневная работа продолжалась и в палате старинного — опять-таки петровских времен — госпиталя на Яузе, куда фронтовые раны время от времени приводили командира гвардейской части.
Врачи приемного отделения уже привыкли к тому, что на каталке, увозящей в палату их необычного пациента, всегда лежала чертежная туба, набитая свернутыми листами, и уже знали, что через день-другой придет навещать Черкашина не кто иной, как правнук великого поэта — Григорий Григорьевич Пушкин. В сорок первом они оба защищали Москву, правда, на разных рубежах. Григорий Григорьевич приносил своему другу не только пакеты с яблоками, но и новые сведения для «разрастающегося» пушкинского древа.
Ни врачи, ни медсестры деликатно не замечали явных нарушений строгой больничной жизни. Знали, что дело только поможет их пациенту. Работа над схемой поддерживала его жизненные силы не менее эффективно, чем самые действенные лекарства, — на это время, как под наркозом, отступала боль.
