ДНЕВНИК ВАДИМА СИНИЦЫНА
4 мая. 1984 год.
Проклятый сон преследует меня. Я стал раздражительным и неуживчивым, растер-чл почти всех своих друзей, невеста бросила меня, а с работы, где все за глаза стали называть меня снобом, пришлось уволиться. Смешно, наверное, обо всем этом говорить, но это действительно так. И мне не до шуток. Каждый божий день я с ужасом ожидаю наступления ночи, того момента, когда нужно будет ложиться в постель. Пытаясь избавиться от этого кошмара, я уже перепробовал все возможные средства: лекарства, сновторное, тяжелый труд, пытался изменить распорядок дня - спать днем, а ночью бодрствовать, но все это, увы, не принесло успеха. Стоит мне только закрыть глаза - и неважно, когда это, днем или ночью - как тотчас же чудовищный сон овладевает мной, повторяясь каждый раз в мельчайших подробностях и заставляя меня цепенеть от ужаса. Он привел меня к черте безумия, к той роковой черте, за которой начинается беспросветное помешательство, когда тело, переставая подчиняться рассудку, превращается в ни на что не реагирующий, равнодушный ко всему на свете кусочек аморфного вещества. О как это страшно! О как страшен этот жуткий финал! И как избежать его, я не знаю, не знаю...
13 июня. 1984 год.
Уже пятый год, как жизнь моя для меня не жизнь, а сущий ад. Лишь стоит мне только заснуть, как неизменный черный туман сразу же обволакивает меня и душит, душит, душит. Я стал пугливым и нервным, я стал панически бояться темных подворотен и темных комнат, я превратился в забитое трепещущее животное. В теперешнем моем состоянии меня ничего не стоит напугать резким хлопком или резким криком, или другим каким неожиданным громким звуком. Что со мной- происходит - я не знаю, когда это все закончится и закончится ли я тоже не знаю. Я мог бы, конечно, взять веревку и разом избавиться от этого бесконечного кошмара, но надежда, та самая надежда, которая, говорят, умирает последней, удерживает меня пока что от этого постыдного, быть может, опреометчивого шага. Она, я чувствую это, притаилась где-то там, в глубине моего сознания, она все еще жива, она все еще не дает мне окончательно упасть духом... Не так давно, недели две назад, я, набравшись смелости, или, быть может, от того, что отчаяние переполнило меня, рассказал о своих бедах Виталику, моему верному другу, тому, кто единственный из всей этой компании окружавших меня раньше пустозвонов остается все еще рядом со мной, тому, кто единственный еще находит в себе силы терпеть мои безумные выходки. Он не смеялся, не отшучивался, он не пытался делать свое лицо участливым, он просто очень хладнокровно заявил, что все это закономерный результат моих прежних проблем, что ничего другого после ухода из института, разрыва с друзьями и Ленкой он и не ожидал и что мне просто-таки необходимо переменить обстановку, съездить куда-нибудь в горы или на море, а еще лучше обратиться к психиатру. По крайней мере, сказал он, ты ничего не потеряешь, зато шанс, если таковой здесь имеется, можешь превратить в спасение... Не знаю, не знаю. В горах я уже был и на море недавно ездил; что же касается психиатра... Как же это всетаки мучительно- поверять другому, пусть даже и психиатру, свои страдания, тайны, свои личные беды...
