А вскоре на него обрушился еще более страшный удар.
Как-то раз, когда он вернулся вечером из своего департамента, Зина встретила его тяжелым молчанием. Сидит рядом с Альгирдукасом и угрюмо, заплаканными глазами смотрит на играющего мальчика. Сын, увидев входящего отца, хотел подбежать к нему, но мать удержала и, обняв, прижала к себе. Со злым упреком глянула на мужа и снова склонилась к ребенку.
Домантас почувствовал: что-то случилось. Но жена молчала. Это обидело его. Сердито бросив портфель, он ждал, что будет дальше.
Наконец Домантене процедила:
— Я вижу, что ты совсем не думаешь о нас…
— В чем дело? — раздраженно кинул он.
И снова молчание.
— Ради своих… ради бывших… — всхлипнула Зина, — ради бывших симпатий ты готов оставить нас нищими!
Домантас сразу понял: ей что-то наболтали.
— Что ты несешь?! — воскликнул он. — Ради каких симпатий?
— Думаешь, не знаю?! Мне все известно! Партия решила уволить Бутаутайте, а ты поднимаешь скандал. Теперь уже… уже и тебя самого собираются выгнать. Боже мой, боже мой! Мы для тебя… — Голос ее дрогнул, и она умолкла.
— Нельзя же отнимать у человека хлеб только за то, что у него другие убеждения, — взял себя в руки Домантас, пытаясь объяснить ей свою позицию.
— Конечно, чтобы спасти ее, не жалко толкать в пропасть собственную семью. — И, обняв Альгирдукаса, Зина разрыдалась.
— Успокойся! Не делай из всего трагедии. Вечно ты…
— По-твоему, виновата я? — перебила она. — Я столько старалась, а ты? Боже мой!.. Пойдем, сынок. — И увела Альгирдукаса в другую комнату.
Домантас облокотился о стол, сжав руками голову. Поведение жены совсем обескуражило его. Неужели действительно нет другого выхода и придется увольнять Бутаутайте? Но как оправдаться перед ней, перед памятью об их дружбе, перед своей собственной совестью?
Многие в таких случаях прибегают к софистике — великолепному изобретению, имеющему цель примирить совесть с дурными делами. Вот и он в оправдание себе подумал, что его вынуждают так поступить. Разве не сделал он всего, что мог, в ее защиту? Пусть же вина падет не на него, а на тех, кто заставляет совершать подлость. Если бы Бутаутайте знала, на что намекает жена… Он уверен — она не стала бы винить его.
Викторас поднялся и, расхаживая по комнате, начал придумывать, как бы поделикатнее оформить увольнение. Теперь ему в голову пришла новая мысль: а не попросить ли Мурзу, чтобы он помог Бутаутайте найти другое, пускай худшее место? Пусть переведут хоть в провинцию. А ведь это действительно выход! Здесь, в Каунасе, ее все равно будут преследовать. Если не он, так другие уволят.
