Тереса, Эдек и я взобрались на высокие островерхие, покрытые короткой травой горы. Они составляли хребет горной цепи, с двух сторон ограниченный скалами. Над травяными полями поднималось еще несколько одиноких скалистых вершин. С высоты двух тысяч четырехсот метров над уровнем моря мы заглянули за Нэмэгэту, в уголок, именуемый Ширэгпн-Гашун. Там была пустыня, мглистая, размытая, палевая, рассеченная сайрами, расплывчатыми, как полосы акварели на мокрой бумаге. Мы видели голову песчаной бури, несущейся вдали, и одинокие смерчи на равнинах, медлительные, ленивые, стоящие между небом и землей. Там все было размыто, лишено четких контуров. Мир предметов, не отделенных друг от друга, неуловимо переливающихся в иной мир материи, расплавленной в зное, трепещущей, иногда сгустившейся в какую-то форму лишь для того, чтобы вновь расплыться.
Травяные просторы раскинулись на многие километры. Изредка пробегали между камнями лисы, столбиками стояли, посвистывая, у своих норок грызуны. Здесь они были собраны в небольшие колонии. Из-под ног вспархивали крошечные певчие птички. На перевале наткнулись на мертвого кулана. Стрекочущая саранча тучами поднималась из травы. Стуча крыльями о жесткие поднятые надкрылья, эти маленькие сверкающие и и не пропеллеры пролетали в воздушной струе несколько метров. Когда же садились и складывали сапфировые изнутри крылья, то мгновенно исчезали из виду, становясь серыми и пятнистыми, как высохшая земля.
Мы уселись отдохнуть в выемке, где благоухал арц. Ели собранный в траве лук-резанец и головки дикого степного чеснока. Далеко за полдень сошли вниз по крутому склону расселины, по уступам и сбросам, по угольно-черным стенам. Расселины были покрыты трапами, источающими запахи шалфея, перца и какие-то еще незнакомые ароматы. Трепетала на ветру листва густого кустарника. На уступах скал валялись сухие прутья да черепа козерогов, присыпанные щебнем. Ущелье привело в широкую долину. Мы спугнули серых крупных, как индюшки, куропаток — те переполошились, раскудахтались, окружили стайку цыплят, уводя их от опасности. Малыши покатились по траве, словно клубочки пуха.
Возвращались переполненные этим миром, пронизанные светом вершин, пропитанные их запахами. Я чувствовал себя настолько свободным от всего, чем жил раньше, что, вернувшись в долину, вне всякого сомнения, способен был слиться с любой культурой — носить бурнус, деревянные сандалии, сидеть на пятках в мечети, а может быть, надеть перуанское пончо, платок из шерсти альпаки, попивать кукурузное пиво, пасти лам.
