По мере того как нагревалась земля, сильнее дул ветер. Мы двигались вместе с пыльной мглой, задыхаясь от песка, обсыпанные белым порошком, как сахарной пудрой. Он наполнял кабину, сыпался сверху в волосы, глаза, покрывая циферблаты часов, порошил непрестанно, кучками собираясь на сиденьях.
Нам пришлось отказаться от дороги через долину и перескочить горы вчерашним путем, минуя Сэврэй. Видимость восстановилась. Внизу — «ведьмин котел». Время от времени из него вырастали столбы пыли, взбираясь по склонам вверх.
Один такой столб, красный, как пламя, лениво вращающийся цилиндр диаметром с резервуар газохранилища, перерезал нам путь. Мы смотрели, как в этой кружащейся стене взметаются ветви и клубни каких-то растений и темные клочья, похожие на шкуры животных или куски войлока.
Вечером мы пересекли Гурван-Сайхан через ущелье, спустившись затем к Булгану в ту неповторимую пору дня, когда тени длинные, а рисунок степного пейзажа резок и четок, когда бледнеющий свет солнца, на этот раз желтый после пыльных бурь, уже не ослепляет, а рассеивается.
Золотые и зеленоватые травы бархатом покрывали равнину. На сиденьях машины мы чувствовали себя словно в зрительном зале, а перед нами на экране шел фильм о степи. Действия, собственно, не было, только непрестанная смена красок в беспредельном пространстве. Время от времени пробегала лиса или срывалось с места стадо джейранов.
Это был мягкий и дружелюбный пейзаж, но я помнил, что мы способны восторгаться движущимися дюнами, готовыми засыпать нам рты песком. Эту склонность воспринимать пейзаж в соответствии с понятиями, почерпнутыми из произведений искусства, я считаю доказательством того, как сильно мы ограничили непосредственное влияние природы на наши чувства.
Ночевали в степи, а утром в Булгане пополнили запасы воды. Из-под осыпавшихся глыб скального конгломерата выбивался ручей. Наклонившись над ним с канистрами в руках, я увидел змею. Мертвая, вымоченная, она лежала на дне, колыхаясь под напором воды. У берега висела вторая, вся в пыли, с размозженной головой. Я поставил посудины и стал обходить осыпь камней, испещренных монгольскими и китайскими надписями. Теперь я заметил их повсюду — змей цвета песка с темными пятнышками; полусонные, пронизанные холодом, еще не прогретые солнцем, они ползали среди камней и по тропинке, протоптанной людьми, приходящими за водой. Взрослые особи достигали метра и длину, молодые были коротенькие и тоненькие, как тесемочки. На берегу, под слоем сухой травы, лежали ледяные глыбы. В самом конце узкой щели что-то шевелилось. Я просунул туда голову и увидел клубок сплетенных змей, который извивался и перекатывался, пульсируя, словно куча кишок; змеи терлись одна о другую, согреваясь. Одни, втянутые клубком, исчезали внутри, другие выползали из его недр, чтобы с поверхности снова проникнуть в глубь этого шевелящегося шара.
