Я не вывожу военную прозу Р. П. Погодина ни из творчества М. Ю. Лермонтова, ни из творчества Л. Н. Толстого. Но очевидно: позиция патриота и опыт фронтовика невольно сближают советского писателя с тем, что утверждалось, закладывалось в отечественной литературе ее основоположниками.
* * *
Егорову Василию труднее, чем Альке. Егоров прошел горнила войны, но мирная жизнь развернула перед ним такой фронт, выстоять который оказалось намного сложнее.
Там, на фронте, требовалось, возможно, одно главное условие - не быть трусом. И Васька им не был. Мирная жизнь потребовала дополнительных условий. Самое же трудное заключалось в том, чтобы согласовать память и боль войны со своим новым бытием, со своей работой, учебой, со своим призванием.
Призвание - вещь необходимая, но чертовски прихотливая. Оно зависит от сотен причин. Можно всю жизнь провлачить, а так и не понять, в чем оно у тебя.
Егоров Василий относится к тем людям, которые мучительно ищут свою единственную дорогу в жизни. То, что он пошел на фронт, видел кровь, потерял немало друзей и товарищей, потерял ту, которую ему суждено было полюбить, - все это и мешает ему найти себя, бередит душу, но и помогает. Связанные общим героем повести "Мост" и "Боль" как раз и посвящены этой решающей ступени взросления личности, когда в сомнениях и муках она наконец осознает свое предназначение.
Герой становится художником.
Не случайно ли это? Ведь склонность к рисованию не озаряла его детства. Тем не менее призвание художника, как мы могли убедиться, читая повесть, властно влекло его. Оно исподволь определялось и необычностью восприятия людей, обстановки, и нешаблонностью мышления героя, художнической остротой зрения.
Вот, например, в повести "Мост" выходит он на площадь, "мощенную невероятно крупным булыжником. Сколько нужно было перебрать камней, чтобы найти такие вот - почти плиты!" Идет цепочка восприятия героя, который в данном месте повести проявляет удивительное чувство цвета. "Зачем? А затем, что площадь эта становится дивной после дождя, когда цвет камня проявляется в полную силу, когда мускулы камня лоснятся, отполированные древней тяжестью многоверстных льдов: сиреневые, коричневые, серо-зеленые. И голубой отсвет неба стынет между камнями в лужицах".
Или в повести "Боль" разглядывает он на Аничковом мосту лошадей и думает: "Почему, собственно, лошадей?.. Тут ведь и парни есть - встающие на ноги. Все ошибаются, говоря: "Ах, клодтовские кони!"" И он н е о ш и б а е т с я, видя именно так знаменитые скульптуры. Он ведь сам из в с т а ю щ и х н а н о г и парней.
