— Со мной не удастся расправиться исподтишка. Надеюсь, не только духи зла бродят по проклятой дороге. Я оставлю записку и призову на помощь силы добра. Я опишу мучения, которым я подвергся, — я, беспомощный смертный, раскаивающийся грешник и никогда никого не обидевший поэт! — Халпин Фрейзер был таким же кающимся, как и поэтом, — только во сне.
Он вынул небольшую записную книжку, переплетенную в красный сафьян, но карандаша у него не оказалось. Отломив от куста веточку, Халпин макнул ее в лужу крови и начал быстро писать. Но стоило концу ветки коснуться бумаги, как в бесконечной дали раздались чуть слышные раскаты буйного хохота, словно крик одинокой гагары, вышедшей в полночь на берег озера, бездушный, надрывный, нерадостный смех приближался, становился громче, наконец взорвался подле него нездешним вскриком и, постепенно угасая, умер, как если бы проклятое существо, издавшее его, удалилось на край света — туда, откуда пришло. Но нет, оно тут, рядом, пусть и не дает больше знать о себе.
Странное ощущение овладело его рассудком и телом. Он сам не знал, каким из пяти чувств, да нет, не чувством, скорее душой ощутил он ужасное соседство; тут, рядом с ним, находилось само воплощение сверхъестественной злобы, нечто, по природе своей отличное от невидимых созданий, роившихся вокруг, и гораздо более могущественное. Это оно смеялось так страшно. И теперь оно приближалось к нему, но с какой стороны, он не знал и боялся гадать. Прежние его страхи отступили перед смертельным ужасом, сковавшим все его члены. Единственная мысль владела им: он должен завершить письменный призыв к силам добра: быть может, обходя таинственный лес, они вызволят его, если к тому времени он еще не успеет узнать блаженство вечного покоя. Он писал с необычайной быстротой, не погружая палочку в лужу: она сама источала кровь, но вот на середине строки пальцы отказались служить ему, руки бессильно повисли, и записная книжка упала на землю; не в силах шевельнуться или закричать глядел он на резко очерченное лицо, в пустые, мертвые глаза своей матери: молча стояла она перед ним в белых одеждах могилы!
II
В юности Халпин Фрейзер жил с родителями в Нашвилле, штат Теннесси. Фрейзеры были людьми состоятельными и принадлежали к знати, основательно разреженной гражданской войной. Их дети пользовались всеми благами, какие были доступны их кругу, они получили хорошее образование и в умении слушать наказы добрых людей обнаруживали просвещенный ум и приятные манеры. Халпин, будучи младшим ребенком в семье, не отличался чересчур крепким здоровьем и был, пожалуй, чуточку избалован. Ему не повезло вдвойне: отец уделял ему слишком мало внимания, а мать — слишком много. Фрейзер-старший, как всякий имущий южанин, занимался политикой. Обязанности, которые накладывала на него родина, а вернее штат и город, отнимали у него столько сил и времени, что своих домашних он слушал вполуха, да и уха-то, наполовину оглохшего от грома политических речей и воззваний, в том числе и его собственных.
