Отец никогда не говорил со мной о евреях. Все мои отрывочные познания были добыты из случайных книг — от Шолом-Алейхема до Фейхтвангера. В конце концов я пришел к окончательному убеждению, что «нас все преследуют и никто не любит». Я не вполне осознавал, почему все должны нас любить, но нелюбовь казалась мне явной несправедливостью. «Слушай, пап, — спросил я однажды отца, — а в Советском Союзе антисемитизм?» Мне было тогда пятнадцать лет, и я готовился поступать в радиомеханический техникум. Отец отложил очередную газету и спустил на нос очки. «Есть или нет?» — нетерпеливо повторил я. «Есть, — неожиданно ответил отец. — Ну и что?»
Я опешил.
Отец почесал за ухом и, опершись локтем о стол, забарабанил пальцами по лысине.
— Это наша страна, — сказал он. — Я за нее сражался, и меня контузило. Если бы не началась кампания против «космополитов», я дослужился бы до полковника и получал бы сейчас военную пенсию, как Бобиренко из отдела кадров. Есть антисемитизм. А где его нет? Скажи мне, где его нет? И ничего, живем не хуже других. Ты поступишь в техникум, потом в институт. Что тебе антисемитизм! Подготовишься и поступишь. Нечего себе голову всякой ерундой забивать.
У нас дома говорили только по-русски, но было несколько слов на идише, смысл которых я рано научился понимать. Эти слова всегда произносила мать, и у нее они звучали таинственно и сурово. «ГЕНУК!»[19] — строго говорила мать, и отец проглатывал недоговоренную фразу, как будто наткнувшись на невидимую стенку. «ГИБА-А-КУК!»[20] предназначалось для привлечения отцовского внимания к тому, как я делал домашние уроки, или к мелким пакостям, необходимым для самоутверждения. И, наконец, «АЗОХЕН АЗ ВЕЙ!»[21] сопровождавшееся вздохом и скорбным поджатием губ. Если рядом находился отец, он всегда добавлял «пел соловей» и смеялся.
Просматривая газету, отец любил делать вырезки или пометки. Когда я заинтересовался Израилем, перед моими глазами замелькали сообщения о «новых происках израильской военщины» и «сионистских провокаторах из Тель-Авива», а красным карандашом были отчеркнуты статистические данные о самоубийствах тех немногих советских евреев, которые доехали до Израиля. Об уехавших отец говорил: «Те, кто уезжает, портят нам жизнь. На нас начинают косо смотреть, о нас говорят по телевизору. Это плохо. Меня уже спросили в Красном уголке, не собираюсь ли я в Израиль. Что я ответил? Я — кавалер семи орденов и медалей. Я? В Израиль? Эта старая сволочь Бобиренко спросил. Я ему сказал, чтоб он сам туда ехал. Неплохо ответил, правда?»
