А ниже - букет засохших роз.
"Прош-ш-ло-о, прош-ш-ло-о..." Когда-то жило-было - увяло, кончилось, ушло, оставив гипс и пыль на розах, хрупких, как мох в расщелинах огромных пирамид.
Куда ушло?
Кто и когда ответит на вопрос вопросов?
Дальнейшее - молчанье...
Один "безмолвствовать" велит, другой - "молчанием" кончает. Такое впечатление, что человечество с пеленок - в почетном карауле на панихиде по самому себе (притом, что невтерпеж от шума, лязга, свиста, воды речей и топота присядок, но это лишь - помехи жизни...).
Уж утро. Звонят из группы: сейчас придет машина.
Люблю, когда вдруг отменяют съемку - как праздник провожу я этот день. Но здесь уже звонили: машина вышла, и отдыха не будет.
Сегодня почему-то много дольше, чем обычно, меня приковывал к себе тот белый лик, то скорбное лицо.
Оттого, быть может, что сейчас, работая над "Федором", все чаще думаю над тем, что сделано Борисом; к чему всех Федор призывал; что думал (и думал ли вообще?) народ (а может быть, субстанции этой и думать-то "не полагалось" никогда; не предназначено ему-де свыше - такое тоже может быть; откуда знать нам? У Толстого в "Войне и мире" сказано об этом, а это ум и мышление таких масштабов, что и поныне им довольно трудно равное сыскать...).
Белый лик - иссохшиеся розы.
Он знал, как точно описать возмездие за некогда содеянное зло.
Гений и злодейство - две вещи несовместные...
"Народ безмолвствует", безмолвствует народ... Как ни верти и ни меняй местами - трагедия налицо: не отвести ее, она пошла внакат. Молчали все. Ни тени состраданья. Немыслимо, щемящая тоска. Никто ни "за", ни "против". Пересохло в глотках. Страх завладел сердцами до холода, до тошноты. Застыли мысли и шаги: никто не шелохнется - вместе с теми, что только что свершили акт насилья и, увлажненные борьбою, с высокого крыльца взирали на народ. Притихла Русь и сожжены мосты. Безвременье и бездорожье.
Рукопись трагедии до разрешения Бенкендорфа печатать (под его собственную ответственность) кончалась:
Народ: Да здравствует царь Дмитрий Иванович!
Издание, куда вошла трагедия, печаталось в отсутствие поэта под наблюдением Жуковского. И цензор ли, а может быть, и сам Василий Андреевич последнюю ту фразу кричащего народа "Да здравствует царь Дмитрий Иванович!", напрочь заменив иною фразой: "Народ безмолвствует", в кавычках, представили поэту.
Пушкин (ну, просто не могу не видеть улыбки злой его!) - такое сделать мог лишь он - кавычки снял, и этим лишь он разрешил поправку.
