Турки со своей стороны приготовили им квартиру и вышли встречать их, а каймакам с кади[284] поехали в Шипку. Но когда они вошли в город, те [Церетелев и Скайлер] отказались ехать к ним и отправились к Касеву. Турки вознегодовали и отошли к своему кварталу, а мы сопроводили гостей к их квартире. Там князь Церетелев предуведомил нас, что Скайлер хорошо говорит по-русски и что мы можем без стеснения самым искренним образом рассказать ему все. Скайлера сопровождал и господин Петр Димитров, ныне болгарский агент в Константинополе.
В тот же день, под вечер, из Стара-Загоры специально, чтобы увидеться с ними, приехал и покойный ныне старик Славейков. Он подъехал к дому и сразу же пожелал, чтобы его провели к гостям. И хоть я только вышел оттуда, мы вошли вновь, не откладывая дело в долгий ящик; они увиделись со стариком Славейковым, обменялись с ним несколькими словами и остались после ужина, чтобы обсудить все более подробно. После ужина мы вновь пришли, и старик Славейков так красиво и искусно описывал наше невыносимое положение перед Скайлером, что это не могло его не тронуть. Но он внезапно как-то разгорячился и стал очень нервно говорить, что болгары не могут более терпеть свирепства и зверства турок, и если просвещенные европейские державы не войдут в их невыносимое положение и не озаботятся его улучшением, то они [болгары] уже решились повсеместно восстать, пусть и не располагая оружием, но с вилами, топорами, косами, мотыгами и кирками выйти против тиранов, чтобы сбросить ярмо со своей шеи. В его глазах сверкали искры — так пламенно он говорил. Но Скайлер что-то ему возразил, я не помню как следует, что это было, но это не понравилось старику Славейкову, они повздорили, и в разгар ссоры старик еще и поддразнил его, сказав, что Скайлер всего лишь корреспондент какой-то малоизвестной газетенки.
Скайлер, обиженный этим, молча удалился в спальню, и мы остались в салоне, где проходила беседа, изумленные и ошарашенные. Князь Церетелев также распрощался с нами, и мы, встав и притихнув, ушли, как будто нас выгнали. Было уже поздно, поэтому мы улеглись спать, но старик Славейков спустя некоторое время постучался ко мне, разбудив, и попросил бумагу и чернильницу. Было видно, что он не мог уснуть, его что-то беспокоило, и моя догадка утром подтвердилась. Он не спал всю ночь и, когда мы встали, протянул мне письмо к Скайлеру, которое попросил передать ему лично и добавить что-нибудь и от себя. Оно было открыто, поэтому я его прочел, старик писал по-русски, раскаивался и сожалел о случившемся, искал его прощения и заканчивал тем, что в его воле или простить, или вновь засадить его в адрианопольские застенки, откуда он только что вышел на свободу
