, а старик отрекомендовался мне как его дед. Они что-то спросили меня про Плевну, а я, насколько мог, рассказал о свирепствах Дели Неджиба и Челеби. Они попросили кого-нибудь порекомендовать им в городе, и я дал им визитную карточку господина Т. Вацова. Вспомнив о том рапорте, что предоставил о Батошевской резне этот туркофил [Баринг], мне совершенно не хотелось давать им карточку господина Вацова, но делать было нечего.
Мы разгрузили трех лошадей, перенесли что-то из поклажи в фаэтоны, взгромоздили остальное на шипченскую повозку, попрощались и через полтора часа были в Казанлыке.
II. Казанлык
Мой отец, которому я телеграфировал из Габрово о том, что приезжаю, вышел, несмотря на свой преклонный возраст, вместе с моими сестрами на окраину города, чтобы встретить нас. Мать жила с нами в Плевне, и мы возвращались вместе. Как только мы увидели их, то остановили фаэтоны, вышли и поцеловали руку отцу, который, плача, приветствовал нас; посадили их с нами и через несколько минут были дома, а наш багаж оставили позади.
Вскоре множество друзей пришли в дом, чтобы поприветствовать нас. Все, опечаленные душой и сердцем, рассказывали о свирепствах турок. Особенно таких, которые совершили Манаф Мустафа, начальник почты, и Саадык. Они подняли на ноги нефрам и в поисках комитов стали прочесывать горы вплоть до Батошево, откуда вернулись с награбленным, похваляясь, скольких комитов и кого конкретно (а это были мирные крестьяне) убили и сколько и какие села сожгли. Свирепые, как тигры, с тех пор рыскали они по городу, презирая всех и каждого, и оставались при этом безнаказанными.
Спустя несколько дней после возвращения в Казанлык я был приглашен вместе с другими горожанами на собрание в дом члена меджлиса господина Ив. Касева, который сам жил в Пловдиве и разыскивал комитов, участвовавших в восстании. У него собрались почти все наиболее видные горожане: архиерейский наместник и аазы[280] меджлиса. Ожидали и каймакама, по распоряжению которого созывалось наше собрание. Наконец, он пришел и привел с собой Манафина и Саадыка. Как только он появился, мы все встали и уступили почетное место. После традиционных для турок темане[281] он воззвал к собранию со словами слаще меда. Это отличительное свойство всех турок, свойственное им, когда они хотят чего-то незаконного, в то время как когда что-то им не по вкусу, они свирепеют. С такой образцовой велеречивостью и кротостью он пригласил собрание подготовить обращение к его величеству султану и его правительству о том, что население Казанлыка довольно своим положением и ни на что не жалуется. И завел здесь ту же плевненскую песню Петра Златева и русенского муфтия.
