— Ничего себе клятвочка, — Том нервно засмеялся, — знать, что на тебе парашют и намеренно не раскрыть его!
— Но ты же сам сказал, что все равно не смог бы потом жить, если бы так получилось!
— Но я не имел в виду такую страшную смерть.
— Это не страшная смерть. Будет так больно, что ничего не почувствуешь. Страшна мучительная смерть, а не мгновенная.
— Ну ладно. Если ты так хочешь, давай поклянемся. Но надеюсь, ничего такого никогда не произойдет.
— Я клянусь. — Джастин протянул Тому руку.
— Клянусь, — повторил Том и пожал руку Джастина.
И оба они не поверили своим собственным словам, и оба подумали, что едва ли такую клятву можно не нарушить.
— Это было страшно, — вытаращив невозможно синие глаза, рассказывал Генчик, — это известная аэродромная байка. Однажды случилось то, чего они оба так боялись. Том не догнал Джастина в воздухе.
— И что? — затаив дыхание спросила я.
— Он не открыл свой парашют. Они оба разбились. Человек без парашюта и человек с исправной системой за спиной. Представляешь, каково ему было лететь к земле, зная, что в любой момент он может спастись? Только руку за спину забросить и открыть парашют? Но он этого не сделал…
— Неужели это правда?
— Говорят, да, — серьезно подтвердил Генчик.
— И их действительно звали Том и Джастин?
— Да какая разница? Может быть, да, а может быть, и нет. Том и Джастин, Майк и Робер, Гена и Настя…
— Ген, ну зачем ты мне это рассказываешь? — возмутилась я. — Я и так ещё до конца не решила, прыгать мне или нет, а ты…
— Что значит не решила? Я же уже заплатил за твой прыжок! — ответно возмутился Генчик. — А рассказываю для того, чтобы ты почувствовала аэродромную романтику.
— Ничего себе романтика! Два человека разбились из-за собственной глупости! Это что, правда? Правда?
— А ты думаешь, я тебе сказки рассказываю? — обиделся Гена.
— И мы тоже… Мы тоже можем разбиться?
— Дурочка ты. Расслабься и получай удовольствие… Ладно, вот тебе комбинезон, ты одевайся пока, а я сейчас принесу систему. — И ушел.
А я, конечно, крикнула ему вслед: «Можешь не стараться, я все равно уже передумала!» — но он меня не услышал.
Или просто сделал вид.
Работать личной секретаршей Юки было едва ли не сложнее, чем быть личным помощником самого президента. У меня не было ни выходных, ни законного отпуска. Ежедневно монотонное пение будильника обрушивалось на мою голову ровно в восемь утра. Я наскоро завтракала, лихорадочно подкрашивала ресницы и губы (Юка злилась, если я приходила на встречу без макияжа) и неслась на один из подмосковных оптовых рынков. Там, возле Центрального входа, меня неизменно ждала неприветливая пенсионерка, и зимой и летом закутанная в оренбургский платок. Я покупала у нее килограмм сметаны, ловила такси и неслась на другой конец города — отдать покупку Юке.
