Именно провал этих служб в конечном счете сделал возможной последнюю великую войну – ведь без точной и детальной информации невозможно эффективное предотвращение войны.
Существует другая, и, возможно, даже более опасная, сторона неспособности обеспечить надежную информацию: ее место, как мы увидим, заняли страх – взаимный страх – и преувеличение. Это были основные черты кризиса, который предшествовал началу войны в 1939 году. И все же точная и достоверная информация, как никогда раньше в истории, могла быть доступной для дипломатов и секретных служб тех стран, которых это непосредственно касалось. Она была где-то там, в каналах связи, и нам придется спросить себя, как получилось, что она не дошла до места назначения?
Таким образом, мы пытаемся найти нечто еще более важное, чем ответы на два первоначальных вопроса: было бы возможно военное поражение гитлеровской Германии в первые недели войны в сентябре 1939 года и если да, что этому помешало?
Однако, прежде чем вернуться к решающей мартовской неделе, представляется весьма полезным рассмотреть любопытный комплекс страха, поразивший британское и французское правительство – и поддерживавшие их круги – во время мюнхенского кризиса. Он не был, как мы теперь знаем, определяющим элементом мюнхенского урегулирования, однако дает поучительный пример того, как формировалось правительственное мнение и решения.
Три письма от Тома Джонса, этого «серого кардинала» правительства Чемберлена и газеты «Таймс», сердца газеты «Обсервер» и кливденской клики Асторов, проливают больше света на настроения тех дней, чем том избранных документов.
23 сентября 1938 года Джонс написал своему близкому другу Абрахаму Флекснеру, директору института перспективных исследований Принстонского университета, что англичане не видели возможности войны, так как французские министры «умоляли наших любой ценой ее избежать. Они могли поднять в воздух только 700 самолетов!». Более того, британские министры, ответственные за противовоздушную оборону страны, сэр Сэмюэль Хор и Кингсли Вуд, «знали, что Лондон беззащитен перед Германией». Джонс также добавил, что в Лондоне никто не может сказать с уверенностью, на что готовы пойти русские. В конце письма он сделал вывод, что повсюду царит подавленное настроение и стыд и здесь хотели бы знать, могут ли они еще что-то спасти от разгрома.
Спустя два дня, накануне Мюнхенской конференции, Джонс опять написал Флекснеру, что за всеми разговорами и газетными публикациями, за всеми тревогами и отступлениями «стоит страх в сердцах министров в Лондоне и Париже». Небольшой по масштабам опыт испанских событий оказался достаточным, чтобы они стали опасаться за судьбу населения своих больших городов. Джонс отметил, что лорд Брэнд показал ему написанное неделей раньше письмо Линдберга, в котором «тот утверждает, что воздушная мощь Германии больше всех европейских стран, вместе взятых, и что ни мы, ни Франция не смогли бы помешать ей сравнять великие столицы с землей».
