Но внезапно Хэма забрали и отправили в какую-то непонятную колонию на далекой планете, где он вряд ли встретит человека своего круга, с которым можно будет поговорить. Он не мог даже написать Джейсу – не потому что был неграмотен, а просто изложение чего-либо, помимо бесчувственных голых фактов, требовало от Хэма чрезмерных творческих усилий.
И вот, переживая эту потерю, он все глубже погружался в отчаяние, чего не замечал никто из его так называемых коллег. Объяснить другим свою эмоциональную проблему он не мог. У него не было слов для обозначения новой терзавшей его боли; он даже не связал ее сознательно с настоящей причиной – но Джайлсу удалось, понемногу вытягивая из него нужную информацию, прийти к пониманию того, в чем Хэм не мог признаться даже самому себе.
Хэм, лишенный Джейса, нуждался в том, чтобы к кому-нибудь привязаться. Бессознательно он выбрал для этого Джайлса, единственного среди окружавших его чужаков и более образованных трудяг, кто имел такой же рост, силу и другие качества, которыми обладали прежние друзья Хэма.
Реакция здоровяка-работяги не так уж и удивительна, подумал Джайлс. Они с Хэмом находились на противоположных концах социальной лестницы, но безжалостная рука норм поведения и правомочий подхватила их, пока они были еще слишком молоды, чтобы понимать происходящее, и придала обоим направление той жизни, которую они будут вести. «Оба одинаково прокляты, – подумал Джайлс, – но нет, Хэм даже в лучшем положении. У него оставалась свобода любить – пусть даже кого-то из сотоварищей». У Джайлса тоже была тесная дружба с Полом Окэ, возможно, теснее, чем с кем-либо еще, но при этом нельзя сказать, что они были «друзьями» даже в упрощенном смысле этого слова, как понимают его в бараках Хэма.
Что же касается девушек… женщин, то внезапно Джайлс осознал, что ни в одном из кратковременных увлечений не дал другой стороне ничего особенно памятного, да и сам не получил. Впервые он понял, что его никто не любил, и сам он не любил ни одного человека. Его родители еще живы, но отдалены от него нормами поведения и возрастом. Братья и сестры если бы у него и были, все воспитывались бы отдельно от него и стали бы добродушными незнакомцами. Он не страдал от отсутствия привязанностей, которые для Хэма были среди основных составляющих жизни, но всего лишь признавал возможность их существования. Любовь для него была долгом, а долг – любовью. Далее долга его эмоциональная сфера не простиралась, и не похоже было, что когда-нибудь станет иначе.
