Хорнблауэр отчаянным усилием оторвал мысли от приближающегося «Нативидада» и перенесся в прошлое, когда сам был полуголодным мичманом, снедаемым тоской по дому и морской болезнью. Его старшие товарищи за милую душу уплетали крыс, приговаривая, что откормленная крыса куда вкуснее соленой говядины, два года простоявшей в бочке. Сам Хорнблауэр так и не преодолел отвращения, но не собирался сейчас в этом признаваться.
— Три пенса за крысу немного дороговато, — сказал он. — Не припомню, чтобы в бытность свою мичманом платил столько.
— Как, сэр, вы тоже ели крыс? — спросил изумленный Сэвидж.
В ответ на прямой вопрос Хорнблауэру оставалось только солгать.
— Конечно, — сказал он. — Мичманские каюты мало изменились за двадцать лет. Я всегда считал, что крыса, отъевшаяся в хлебном ларе, сделала бы честь королевскому, не то что мичманскому столу.
— Разрази меня гром! — выдохнул Клэй, откладывая нож и вилку. До сего момента ему и в голову не приходило, что его суровый несгибаемый капитан был когда-то мичманом-крысоедом.
Оба мальчика восхищенно воззрились на капитана. Этот маленький человеческий штрих совершенно их покорил — Хорнблауэр знал, что так оно и будет. На другом конце стола Гэлбрейт шумно вздохнул. Сам он ел крысу три дня назад, но отлично знал, что, сознавшись в этом, ничего не приобрел, а скорее потерял бы в глазах этих мальчиков — такого уж сорта он был офицер. Хорнблауэр постарался ободрить и Гэлбрейта.
— Ваше здоровье, мистер Гэлбрейт, — сказал он, поднимая бокал. — Должен извиниться, это не лучшая моя мадера, но я оставил две последние бутылки назавтра, чтобы угостить испанского капитана, нашего пленника. За наши будущие победы!
Они выпили; скованность исчезла. Хорнблауэр сказал «нашего пленника» и «наши победы» — большинство капитанов сказало бы «моего» и «мои». Строгий капитан, ревнитель дисциплины, на мгновение приоткрыл свою человеческую сущность и показал подчиненным, что они его собратья. Любой из трех молодых офицеров сейчас отдал бы за капитана жизнь — и Хорнблауэр, оглядывая их раскрасневшиеся лица, об этом знал. Это и льстило ему, и одновременно раздражало, но впереди бой, возможно отчаянный, и он должен знать, что команда будет сражаться не за страх, а за совесть.
Еще один мичман, молодой Ниветт, вошел в каюту.
— Мистер Буш свидетельствует свое почтение, сэр, и сообщает, что с палубы неприятельское судно видно уже целиком.
— Оно по-прежнему держит курс на залив?
