Зато уже вовсе недавно, всего две недели тому назад, он целиком излил душу старому другу – Александру Ивановичу Тургеневу, дав краткое, но точное определение своего шефа: придворный хам и мелкий эгоист. Он видел в поэте коллежского секретаря, а тот о себе думал что-то другое…
И все же, думай не думай, все кончено: как был он изгнанником, так и остался!
Последние одесские дни памятны все, один за другим можно их пересчитать. Он и покинул Одессу, и увозил этот город с собою. Больше того: он увозил ее – жизнь свою там – более цельной, прозрачной; все ежедневные мелочи сами собой отпадали (или сдувал их этот ветер дальнего путешествия, так свежо бивший в лицо?), и возникало лишь наиболее основное и яркое, запечатлевшееся в самой нежной глубине.
Граф отплывал в Юрзуф, как восточный сатрап, даже пальнули из пушки, когда на мачте взвился флаг. Так и отбыли… да, кавалеры и дамы – до тридцати приглашенных, но в их числе не было Пушкина. Он готов был кусать себе пальцы от злости, обиды. Ему было горько, особенно после того, что произошло наконец – нежданно совсем, когда он уже вовсе отчаялся, – на даче Рено… Отныне она вошла в его жизнь.
Он не явился на проводы, но издали долго следил, как отплывала красавица яхта, серебрясь парусами. Ему и отсюда грезилось воздушное белое платье графини Елизаветы Ксаверьевны, гордая ее легкая шея и крестик, который он целовал, смеясь, что она его сделает добрым католиком. «Но я уж давно православная!» – возражала она; тогда он целовал мимо креста… Свежий ветер дул с моря, и яхта лавировала. Будет ли легок ей путь?
Чувства его несколько позже легли и на бумагу:
Морей красавец окрыленный!
Тебя зову – плыви, плыви
И сохрани залог бесценный
Мольбам, надеждам и любви.
Это не было в нем мимолетным сентиментальным движением сердца. Это было глубокое и полное чувство. Яхта скользила, меняла свои очертания и уменьшалась, но, казалось, и издали его досягал быстрый взгляд небольших этих глаз, немного лукавый, немного печальный.
Он не мог сразу увидеться даже с княгиней Верою Федоровной, милой женой милого Вяземского, гостившей в Одессе. Едва замечая людей по пути, прошел он к извозчичьей бирже. Освежающим запахом и конским навозом одновременно пахнуло в лицо. Бородатый извозчик Береза, давний знакомый, первый заметил его и подкатил – с ухарским грохотом, щеголевато округляя из плисовой безрукавки кумачовые свои локти и цокая на рыжую пару.
– На хутор Рено!
