Церковь изображала еретиков зловредными, упорными и сознательными врагами веры. Но история часто показывала обратное. Среди еретиков встречалось немало людей искренних и убежденных, считавших, что они проповедуют истинную веру, и при этом достаточно твердых и принципиальных, чтобы пострадать за свои убеждения. Именно их рвение и упорство в отстаивании истины, как они ее понимали, вызывало непримиримые конфликты, отлучения, гонения, ссылки и взаимную вражду. Богословие было той областью, где благие намерения сплошь и рядом приводили в «ад». Для православных христиан каждый еретик по определению был сатанистом. Если человек придерживался ложных взглядов, значит, он не был с Богом (иначе Бог наставил бы его в истине), а если он не был с Богом, значит, был с дьяволом и бесами. Благочестивый еретик — это парадокс, который, по мнению христиан, в принципе не мог существовать.
Между тем, ереси развивались параллельно с догматами и в этом смысле оказывались неуничтожимы. Богословские воззрения многих христиан были неопределенными и зыбкими, как туман, который только зародившаяся в нем новая догматическая проблема заставляла принимать отчетливые формы. В таких случаях вдруг оказывалось, что царившее в Церкви общее согласие было мнимым и скрывало множество противоречий. На прямо поставленный вопрос — например, следует ли почитать иконы, — многие христиане, до сих пор казавшиеся единомышленниками, давали прямо противоположные ответы. Тогда возникал богословский кризис, который разрешался выработкой нового догмата и разгромом очередной партии еретиков.
В борьбе с ересью было очень важно исчерпать спорную тему целиком, довести ее до четких и ясных определений, не допускавших уловок и скользких толкований. Не проясненная до конца ересь имела свойство возрождаться в новых, более тонких формах. Осужденное на очередном соборе еретичество исподволь проникало в ортодоксию и снова запутывала все вопросы, создавая причудливые смеси православия с инакомыслием. А почва для этого была самая благоприятная. Неясность терминов, неловко сказанное кем-то слово, неправильно понятая фраза, личные симпатии или антипатии, дальность расстояний, региональный патриотизм — все это легко вызывало новую волну осложнений и раздоров, за которыми следовали взаимные обвинения, доходящие до анафем. Начиналась бесконечная переписка между епископами, созывались новые поместные соборы, заново составлялись изложения веры, часто слишком многословные, намеренно уклончивые и еще более запутывающие ситуацию. У разоблаченных еретиков оказывались выдающиеся последователи, которые имели большие заслуги перед православием, сохраняя при этом преданность и уважение к осужденным учителям. Например, Лукиан, которого православный Александр Александрийский называл «павликистом» (то есть последователем еретика Павла Самосатского), считался православным мучеником в Антиохийской церкви. Сам св. Иоанн Златоуст произнес на него похвальное слово, и на него же ссылался Арий как на одного из своих предшественников для оправдания нового учения.
