Поездка в Париж, о которой в этом письме говорит Ницше, была самою дорогою его мечтою. Он непрестанно лелеет ее, не в силах удерживать свою радость при приближении того дня, когда он действительно поедет, и пишет Роде, потом Герсдорфу и двум другим товарищам — Клейнпаулю и Ромундту. «Окончив университет, — пишет он им, — вместе проведем зиму в Париже. Забудем о науке, о нашем педантизме, познакомимся с божественным канканом, с зеленым абсентом. Будем, как добрые товарищи, фланировать по Парижу и олицетворять собою германизм и Шопенгауэра. В полных лентяев мы, конечно, не превратимся, будем время от времени посылать в журналы переводы, чтобы познакомить мир с парижскими анекдотами; через полтора-два года (он постоянно удлиняет время этой воображаемой поездки) мы вернемся держать экзамены, вернемся к нашей жалкой профессии». Роде обещал поддержать компанию, и Ницше уже с меньшим нетерпением переносит период выздоровления, затянувшегося до лета.
* * *
Наконец, Ницше поправился. В первых числах октября он переезжает в Лейпциг; в нем проснулась жажда музыки, светского общества, разговоров, театральных зрелищ; всего этого Наумбург, конечно, не мог ему дать. Учителя и товарищи оказывают ему самый теплый прием; вообще возвращение его было счастливо. Заря его славы взошла на 23-м году его жизни. Из Берлина он получил заказ на историческую работу для серьезного журнала. В самом Лейпциге ему предлагают вести критико-музыкальный отдел; от этой работы Ницше отказывается, несмотря на настойчивые просьбы: «nego ас pernegro», — как он пишет Роде, живущему в другом университетском городе.
Ницше интересуется всем, кроме политики. Ему невыносим нестройный и смутный шум публичных собраний: «Я могу определенно сказать, — пишет он, — что я не ξώον πολιτιχόν». Он пишет своему другу Герсдорфу в ответ на его сообщение о парламентских интригах Берлина:
«Все эти события удивляют меня, но я не могу хорошо в них разобраться, не могу проникнуть в них всем своим умом, а когда мне удается вынырнуть из потока событий, то я начинаю с громадным наслаждением любоваться деятельностью одного вполне определенного человека — Бисмарка: он дает мне своею личностью громадное поле для самых глубоких наслаждений. Его речи действуют на меня как крепкое вино: когда я читаю их, то как бы задерживаю язык, чтобы не слишком быстро глотать слова и возможно дольше продлить наслаждение. Я без труда понимаю из твоих рассказов о махинациях его противников, потому что ведь совершенно необходимо, чтобы все маленькое, сектантское, узкое, ограниченное восставало против подобных натур и постоянно воевало с ними».
