— Как вы тут ориентируетесь?
— А чего? — удивился шофер. — Дорога ясная: у дохлого ишака налево, а там — прямо.
Я думал, он шутит, и воздержался от расспросов. Но ишак оказался реальностью, лежал в низине, словно смятая куча иссохшего тряпья, скалил белые зубы.
— Почему его не зароют?
— Зачем? Вреда нет, он уж давно высох, а так — дорожный указатель.
— Это место все шоферы знают как «развилку у дохлого ишака», — сказал Олег Сергеевич. — Наверняка и на картах будет так называться.
— Поблагозвучнее придумают.
— Какой смысл? К тому же по-туркменски это все равно звучит иначе — «эшек олен»…
Так я оказался у истоков этимологии одного из географических названий. Впрочем, в пустыне, как мне тут же и рассказали, все географические названия имеют в основе нечто реальное. Если на карте написано «кизыл-такыр», можно не сомневаться: такыр, действительно, красный; если «эшек анныран», что значит «ишак закричал», стало быть, случалось и такое; если «эшек энен»… Впрочем, последнее лучше не переводить. Так благозвучнее…
Зато имена людей чаще всего красивы. Например, шофера, который вез нас по пустыне, звали Гундогды. Человеку, привыкшему к нашим обыкновенным старорусским именам, ни за что не догадаться, какой глубокий смысл вкладывают туркменские матери в имена своих детей. «Гундогды» в переводе означает «восход солнца», «появление света», «рождение дня».
Пока мы рассуждали о странностях имен и названий, Гундогды все вез и вез нас куда-то в серые пространства песков. Потом, вильнув очередной раз, дорога выбежала к толстой трубе и помчалась по прямой вдоль нее. Наконец показались над барханами оранжевые подъемные краны на гусеничном ходу и большая машина, насаженная на трубу, как баранка на палец. Она обмазывала блестящие бока трубы толстым слоем битума и быстро закутывала ее лентами стеклохолста. Дальше виднелся еще один агрегат, тоже насаженный на трубу. Он гудел и скрежетал, как все другие машины, вместе взятые, стальными щетками очищал металл от ржавчины и слегка лакировал его какой-то черной смесью, пахнущей бензином. Впереди, раскинув транспортеры, как крылья, работал канавокопатель, готовил для трубы глубокую траншею. А за ним до самого горизонта, словно гирлянда сарделек, лежали в торец друг к другу секции труб, и огни электросварки, вспыхивающие на стыках, казались совсем не ослепляющими под ярким солнцем пустыни. Было такое впечатление, будто гигантская труба, перечеркнувшая желто-серое однообразие песков, и машины вокруг нее — все это живет само по себе независимо от людей, неизвестно зачем мающихся в этом пекле.
