Пазенко рассказывал о седобородых аксакалах, часами простаивавших тогда у берегов.
— Ай-яй! — удивлялись они, качая своими мохнатыми шапками. — Сколько живем, никогда не видели и не слышали, чтобы река текла наоборот.
Каракумская вода вошла в оросительную сеть, напоила поля. В тот год Туркменистан собрал хлопка больше, чем когда-либо за всю предыдущую историю…
Чем хороши дальние дороги — так это контрастами. Только что влажный ветер бил в лицо и зори заливали озера расплавленным металлом, только что ловил: рукой водяную пыль — и вот уже настоящая душная пыль пустыни забивает машину, стоит только чуточку притормозить. Несколько дней проходили передо мной картины, связанные с самой большой победой туркменского народа, и вот уже мелькают за смотровым стеклом другие виды, напоминающие о самом большом поражении, самой страшной трагедии, случившейся семь с половиной веков назад.
Миновав небольшой, совсем утонувший в зелени городок Байрам-Али, мы выехали в серые просторы его пустых окрестностей и запутались в лабиринте дорог, петлявших между холмами. Там и тут виднелись оплывшие остатки старых стен, черневшие провалами дверей и окон. Кое-где миражами вставали на холмах силуэты дворцов и мавзолеев, быстро превращавшихся, когда мы подъезжали, в подобие заброшенных декораций какого-то грандиозного кинофильма.
— Что это? — спрашивал я, совсем растерявшийся от обилия остатков былой жизни.
— Развалины, — отвечали мне таким тоном, словно этим было все сказано.
Лишь в одном месте шофер, остановив машину, показал на уцелевший купол простого, но поразительно величественного полуразрушенного здания и сказал конкретнее:
— Мавзолей султана Санджара.
Это были знаменитые руины Старого Мерва, при виде которых невольно вспоминался Омар Хайям: «Где высился чертог в далекие года и проводила дни султанов череда, там ныне горлица сидит среди развалин и плачет жалобно: «Куда, куда, куда?..»» Здесь было раздолье для раздумий: куда уходят годы? Куда исчезает величие народов? Почему о труде сотен поколений говорят только оплывшие руины да грустные песни, чьи истоки теряются в бездне времени и бед?.. Разум восстает, не желает мириться с неизбежностью все уничтожающих катаклизмов, пытается хотя бы мысленно восстановить былую жизнь.
Что я знал о Старом Мерве? То, что здесь со второго тысячелетия до нашей эры существовал богатый оазис, что стояли крепости, равных которым не было, что, подчинив местные народы в VII–IX веках нашей эры, арабы сами стали учениками, принялись перенимать ирригационное искусство у мервских мастеров?.. Но когда ходишь по битой черепице неведомо каких веков, жаждешь не только цифр и фактов, а преданий, оживляющих прошлое. Местные жители, изредка встречавшиеся по дороге, которых я пытался расспрашивать, отвечали хоть и с явной симпатией, но настолько односложно, что тяжело было слушать. Так я и проехал через эти места с душой нерастревоженной. Лишь позднее, уже в Ашхабаде, когда купил непонятно почему залежавшуюся в магазине превосходно написанную брошюру Г. А. Пугаченковой, мне удалось пережить то, о чем мечтал, бродя по руинам Старого Мерва, увидеть оплывшие холмы, крепости и мавзолеи как бы в художественно-историческом разрезе.
