Марина Цветаева | страница 60
«Плакучая ива! Неутешная ива! Ива — душа и облик женщины! Неутешная шея ивы. Седые волосы, ниспадающие на лицо, чтобы ничего не видеть. Седые волосы, сметающие лицо с лица земли.
Воды, ветры, горы, деревья даны нам, чтобы понять человеческую душу, сокрытую глубоко-глубоко. Когда я вижу отчаявшуюся иву, я — понимаю Сафо».
В «Письме к Амазонке» присутствует намек на смерть Парнок в 1933 году, хотя ее имя не называется. Сначала Цветаева хочет узнать больше о ее смерти, но потом изменяет решение: «Ну и что, что умерла? Ведь и я когда-нибудь умру… — И решительно, с величайшей правдивостью равнодушия: — Ведь она умерла во мне, для меня — лет двадцать назад?»
С другой стороны, Парнок всегда хранила портрет Цветаевой на столике возле кровати, очень высоко отзывалась о ее таланте, и, хотя в одном из ее стихотворений, связанных с разрывом отношений, чувствуется горечь, она в конце концов «простила». В стихотворении, адресованном другой Марине, Марине Баранович, написанном в 1929 году, Парнок вызывает воспоминание о своей бывшей подруге:
Все же когда Цветаева вернулась в Советский Союз в 1939 году и Марина Баранович рассказала ей о стихотворении и о благословении, она безразлично ответила: «Это было так давно». Для подсознательного, однако, время не имело значения. В 1940 году Цветаева набросала в записной книжке:
«Потом видела во сне С. Я. П<арно>к, о к<ото>рой не думаю никогда и о смерти к<ото>рой не пожалела ни секунды, — просто — тогда все чисто выгорело — словом, ее, с глупой подругой и очень наивными стихами, от к<ото>рых — подруги и стихов — я ушла в какой-то вагон III кл<асса> и даже — четвертого».
Глава седьмая
ВО МРАКЕ РЕВОЛЮЦИИ
Судьба меня целовала в губы,
Судьба научила меня быть высшей.
Я заплатила сполна за те губы,
Я бросила розы на могилы…
Но судьба схватила меня на бегу,
Тяжелой рукой за волосы.
Краткий роман Цветаевой с Осипом Мандельштамом частично совпал с ее связью с Парнок. Однако эмоционально эти отношения были очень непохожи друг на друга. Цветаева вспоминала отношения с Мандельштамом, как «чудесные дни с февраля по июнь 1916 года». Они писали друг другу стихи; между ними происходил флирт, но не возникло любовных отношений. «Я взамен себя дарила ему Москву», — писала Цветаева позже в письме другу.
Надежда Мандельштам очень ясно показывает в воспоминаниях, что ее муж, должно быть, ощущал, что Цветаева принадлежала к тому «типу русской женщины, которая жаждет совершить что-то героическое и жертвенное, омыть раны Дон Кихота — хотя, по какой-то причине всегда происходит так, что, когда Дон Кихот действительно смертельно ранен и истекает кровью, такие женщины всегда заняты чем-то другим и не способны заметить, что что-то неладно». Действительно, Мандельштам в стихотворении, написанном вскоре после возвращения от Цветаевой, говорит, что «остаться с такой туманной монашкой означает накликать беду». И Надежда Мандельштам отождествляет «монашку» с Цветаевой. Эта довольно резкая интерпретация отношений, возможно, обусловлена ревностью, но, с другой стороны, Надежда отдает должное влиянию Цветаевой на творчество мужа:
