Как весело сиял снежинками
Ваш — серый, мой — соболий мех,
Как по рождественскому рынку мы
Искали ленты ярче всех.
. . . . . . . . . .
Как голову мою сжимали Вы,
Лаская каждый завиток,
Как Вашей брошечки эмалевой
Мне губы холодил цветок.
Настроение стихотворения — не знающее преград сексуальное счастье. Цветаева хочет удовлетворить любое желание возлюбленной: украсть для нее икону, «хорошеть до старости». Вид церквей и монастырей, религиозные образы в соединении с праздничной атмосферой толкотни создают свадебное настроение. Но в основании этой страстной любви — отношения матери и дочери, которые просвечивают сквозь стихи. В последних строках Цветаева, кажется, видит себя мальчиком, которого так хотела ее мать:
Как я по Вашим узким пальчикам
Водила сонною щекой,
Как Вы меня дразнили мальчиком,
Как я Вам нравилась такой…
Действительно, во многих стихах этого цикла Цветаева видит себя ребенком, а их любовь — превыше неверности. Если одна из них окажется неверной, убеждает она Парнок, «все проснется — только свисни под моим окном».
В своих стихах к Цветаевой Парнок — старшая, более сильная и опытная из них, предлагает материнскую любовь. Одно из них начинается со строчки Сафо: «Ты явилась мне неловкой девочкой».
О, одна строчка Сафо стрелой пронзила меня!
Ночью я размышляла над этой кудрявой головкой,
Изменяя дикую страсть моего сердца
На материнскую нежность.
Возвышенная романтика вовлекла обеих женщин в их личный мир, тайный мир нежности и страсти, далекий от реальности войны, от семьи, обязанностей. Как обычно, Цветаева отказывается видеть что-либо, кроме своего заранее составленного мнения. Ее Парнок — это романтическая героиня — бледная, рыжеволосая, с «хрипотцой цыганскою» в голосе. Полякова, однако, предлагает нам совсем другой образ Парнок. Она пишет, что на фотографиях того времени она выглядит мягкой, даже нежной — и конечно не властной. Единственная черта, объединяющая с цветаевской героиней, это высокий, выдающийся лоб. Для Цветаевой не имело значения, носит Парнок демоническую маску, созданную самой Мариной, или она и в самом деле одержима; ее слепое увлечение продолжалось с неослабевающей силой к возрастающему ужасу друзей.
Очевидно, в этот период у Эфрона тоже был роман. О его связях на стороне в то время или позже мало что известно. Он, конечно, был осторожен. В январе 1915 года мать Волошина писала: «Сережин роман подошел к концу без хлопот, но Маринин становится сильнее, и с такой неудержимой силой, что его уже не остановить. Она должна его пережить, и кто знает, чем это кончится?» Той весной Эфрон был мобилизован, но продолжал посещать Москву и Коктебель, иногда в отсутствие Цветаевой. В разгар страсти Цветаева была готова — как будет и позднее — пожертвовать даже своими стихами ради любви.
