К детским снам клонясь неутомимо,
(Без тебя лишь месяц, в них глядел!)
Ты вела своих малюток мимо
Горькой жизни помыслов и дел.
С ранних лет нам близок, кто печален,
Скучен смех и чужд домашний кров…
Наш корабль не в добрый миг отчален
И плывет по воле всех ветров!
Все бледней лазурный остров — детство,
Мы одни на палубе стоим.
Видно, грусть оставила в наследство
Ты, о мама, девочкам своим!
Чтобы нейтрализовать пагубный результат этого лишающего сил влияния, чтобы чувствовать себя живой, Цветаевой нужно гореть в огне собственных эмоций, которые она выражает в «Молитве»:
Всего хочу: с душой цыгана
Идти под песни на разбой,
За всех страдать под звук органа
И амазонкой мчаться в бой;
[…………………..]
Люблю и крест, и шелк, и каски,
Моя душа мгновений след…
Ты дал мне детство — лучше сказки
И дай мне смерть — в семнадцать лет!
За «Вечерним альбомом» двумя годами позже последовал второй сборник Цветаевой «Волшебный фонарь», другой по истокам и переживаниям, но в основном сходный по настроению и стилю. Некоторые стихотворения были написаны даже раньше, чем те, что были включены в «Вечерний альбом». Оба сборника выражают противоречивое отношение Цветаевой к роли женщины и ее чуждое условности видение женской судьбы. В стихотворении «В Люксембургском саду» играют дети, ссоры, смех — там жизнь, и она преодолевает сильное желание иметь собственных детей:
Я женщин люблю, что в бою не робели,
Умевших и шпагу держать и копье, —
Но знаю, что только в плену колыбели
Обычное — женское — счастье мое!
В других стихотворениях — «Rouge et bеuе» и «Только девочка» ее горькое смирение женской судьбе мучительно очевидно. Тем не менее, биение строк стихотворения «Барабан» возвещает верность Цветаевой особой роли «барабанщика», поэта. Она хочет «быть барабанщиком! Всех впереди!»
Женская доля меня не влечет:
Скуки боюсь, а не ран!
Все мне дарует, — и власть и почет
Мой барабан.
«Вечерний альбом» был опубликован, но жизнь Цветаевой, по-видимому, не изменилась. Ее отец, не подозревающий о ее жизни поэта, ожидал, что она продолжит обучение в школе, станет «дочерью профессора Цветаева». Но однажды прозвенел звонок, и в дверь вошел Волошин. Илья Эренбург так описывал его манеры: «Он немного подпрыгивал во время ходьбы, даже походка выдавала его — он перескакивал в разговоре, в поэзии и в жизни». Волошин был эксцентричной личностью и во многом частью своего литературного окружения. Ему было 34 года, он был поэтом, критиком и художником. Он любил рассказывать истории, подшучивать, мистифицировать. Он много времени провел в Париже и хорошо знал французскую литературу. Более того — ему было интересно все: ассирийское искусство, кубизм, масонство, мифы античности и многое другое. Продолжают ли существовать работы Волошина или нет, память о нем несомненно живет в воспоминаниях его современников, включая Цветаеву.
