Цветаева защищалась от презрения матери тем, что не допускала ее в свой собственный мир, мир своей поэтической власти. Хотя даже это убежище не спасало ее от насмешек семьи. В эссе, написанном в 1931 году, посвященном воспоминаниям о ее отношениях с Осипом Мандельштамом, Цветаева описывает такую сцену. Семья сидела за столом, накрытым к чаю, слушая, как она декламирует одно из своих ранних стихотворений:
Ты лети, мой конь ретивый,
Чрез моря и чрез луга
И, потряхивая гривой,
Отнеси меня туда!
«Куда — туда? Смеются: мать (торжествующе, не выйдет из меня поэта!), отец (добродушно), репетитор брата, студент-уралец (го-го-го!), смеется на два года старший брат (вслед за репетитором), и на два года младшая сестра (вслед за матерью); не смеется только старшая сестра, семнадцатилетняя институтка Валерия в пику мачехе (моей матери). А я — я, красная, как пион, оглушенная и ослепленная ударившей и забившейся в висках кровью, сквозь закипающие, еще не проливающиеся слезы — сначала молчу, потом ору: «Туда — далеко! Гуда — туда!»
Цветаева была обижена и зла на реакцию, с которой принимались ее первые попытки написания стихов, но, возможно, рана от ощущения того, что мать живет в своем мире, где царит обида на детей и, порой, даже нежелание их видеть, была гораздо глубже. Раннее стихотворение, опубликованное в ее первом сборнике, ясно показывает ее восприятие поглощенности матери этим миром.
Мама за книгой
…Сдавленный шепот …Сверканье кинжала…
— «Мама, построй мне из кубиков домик!»
Мама взволнованно к сердцу прижала
Маленький томик.
…Гневом глаза загорелись у графа:
«Здесь я, княгиня, по благости рока!»
— «Мама, а в море не тонет жирафа?»
Мама душою — далеко!
— «Мама, смотри: паутинка в котлете!»
В голосе детском упрек и угроза.
Мама очнулась от вымыслов: дети —
Горькая проза.
Мария Александровна, которая жила своими книгами и настаивала на том, чтобы дети слушали ее любимые истории, сама была неблагодарной слушательницей. Так Марина нашла себе две замены: Асину няню и ее подругу швею, которая приходила, когда мама уезжала на концерт, а «простодушная Ася спала». Она рассказывала им о «Цыганах» Пушкина — самой заветной истории о любви и свободе, о мести и убийстве. У нее была веская причина интересоваться цыганами: ей рассказали про ее кормилицу-цыганку, «так любившую золото, что, когда ей подарили серьги и она поняла, что они не золотые, а позолоченные, она вырвала их из ушей с мясом и тут же втоптала в паркет». Эта страстная натура потрясла Цветаеву. Ее слепое увлечение цыганами отразилось в ее пожизненной любви к серебряным браслетам, кольцам, янтарным ожерельям.
