Когда одевался утром, обнаружил прилипший к ноге листок и сразу вспомнил, как проснулся ночью, весь промокший. Получается, снова ходил во сне. Но какой же странный сон! Вряд ли за этим стоят Захаровы – ведь ничего плохого со мной не случилось. Может, все от чувства вины? Вина зреет внутри медленно, как опухоль. Наверное, я схожу с ума и поэтому вижу по ночам Лилу. Как у Эдгара По в «Сердце-обличителе». Мы его вслух читали на уроке у мисс Нойз. Там убийца слышит, как бьется под половицами сердце жертвы, все громче и громче, и в конце не выдерживает: «Я сознаюсь!.. вот здесь, здесь!.. это стучит его мерзкое сердце!»[2]
Наливаю себе кофе и добавляю молоко. Вместе с белыми молочными клубами со дна кружки поднимается сор. Надо было вымыть сначала.
– Хочу с тобой посоветоваться. Я странный сон видел.
– На тебя напали девицы-ниндзя? Грудастые такие?
– Да нет.
Сделав глоток, морщусь. Ну и крепкий же кофе дед заварил. Тот ухмыляется и запихивает в рот кусок бекона.
– Слава богу. Я уже волноваться начал, что нам приснилось одно и то же.
Закатываю глаза:
– Можешь концовку не рассказывать. Если вдруг увижу их сегодня ночью – пусть будет сюрприз.
Дед хихикает, но смех быстро переходит в сопение.
Выглядываю в окно – кошек не видно. Старик поливает яичницу кетчупом. Красная гуща растекается по тарелке.
Сколько крови… Я не помню, как ударил ее, но помню окровавленный нож в руке. Лужа крови блестит на полу.
– Так что за сон-то?
Дедушка, причмокнув, садится.
– А, ну да.
Возвращаюсь в реальность, моргаю. Мама говорила: со временем приступы страшных воспоминаний об убийстве прекратятся. Но пока они не исчезли совсем, лишь стали реже. Может, во мне еще осталась маленькая частичка порядочности, которая и не дает забыть?
– Рассказывай уже. Или тебе приглашение требуется с вензелем?
– Я был на улице под дождем. Дошел до сарая, а потом проснулся у себя в кровати, весь мокрый и в грязи. Наверняка опять ходил во сне.
– Наверняка?
– Лилу видел.
Слова приходится буквально выдавливать. Мы не обсуждаем прошлое. Вся семья тогда встала на мою защиту. Мать плакала, уткнувшись в меховой воротник, обнимала меня за плечи и говорила: «Может, ты и убийца, но малолетняя стерва наверняка это заслужила. Пусть думают что угодно, я все равно люблю моего сыночка». Под ногтями тогда намертво засела какая-то черная дрянь. Сначала пытался ее ковырять так, потом кухонным ножом. Пока кровь не пошла. Моя кровь смыла то черное.
Видимо, совесть наконец проснулась. Самое время.
