Макс, казалось, не замечал её дискомфорта. Удобно устроившись в гигантском кресле, откинувшись на спинку и положив руки на подлокотники, он, кажется, полностью расслабился. Александра же не могла понять, что с ней происходит.
Как тогда, в аэропорту, её смущал теперь его взгляд, который будто регистрировал каждое её движение. Как инфракрасный свет проявляет малейшие изменения, внесенные художником в процессе работы над моделью, выявляя каждый новый угол, каждую поправку в положении плеч и бедер, внесенную кистью, каждый свежий мазок, положенный поверх старого, уже подсохшего, так и Макс, казалось, записывал все её жесты на какой-то внутренний монитор. И точно так же, как на инфракрасном мониторе, каждое её последующее движение выходило светлее по тону, чем предыдущее, а ей становилось все жарче и жарче.
- Наконец-то, - раздраженно обратилась она к подошедшему официанту.
Они сделали заказ. Их виски принесли на удивление скоро.
- За встречу. - Макс коснулся её бокала своим.
Она выпила залпом и кивнула официанту, чтобы тот повторил. Макс едва пригубил из своёго бокала, подняв его на уровень лица и рассматривая напиток на свет.
- Я восхищаюсь тобой, Сашка. Набраться смелости и бросить вызов крупнейшим аукционным домам мира, не имея ни опыта, ни связей, ни крупной финансовой поддержки…
Она его перебила:
- Перестань, а то звучит как похоронная речь.
Макс, казалось, её не услышал, продолжая тем же тоном:
- Просто из любви к русскому искусству, из любви, уважения и глубочайшего понимания русского искусства. - Он наконец поставил свой бокал на стеклянный столик. - Когда я сказал тебе, что ты не изменилась, я не соврал.
Те же удивительные каштановые волосы, те же сверкающие глаза. То же мужество.
Александра нахмурилась и еле слышно продолжила фразу:
- Та же воровка…
Он резко перебил:
- Перестань.
Оба замолчали. Через некоторое время Макс снова заговорил:
- Знаешь, мне кажется, что у тебя все получится.
- У нас. - Она допила второй бокал и снова помахала официанту. - Не успела сегодня пообедать, - извиняющимся тоном добавила она, отправляя в рот горсть орехов.
Макс по-прежнему следил за каждым её движением, но его взгляд перестал её смущать. Она сама вдруг обрела дар видеть сквозь время, только отсчет шел не на мгновения, а на годы. Тридцатитрехлетний мужчина, сейчас сидевший перед ней, вдруг на глазах стал молодеть; исчезли борода, морщины, отечность под глазами. Дорогой кашемировый свитер превратился в линялую футболку, модная стрижка преобразилась в неровный бобрик, и вот уже худющий мальчуган стоял перед ней, выглядывая из помойного контейнера, малиновый от стыда, с оттопыренными, словно крылья летучей мыши, ушами. (Много лет спустя он объяснит, что кто-то выбросил книги и он полез за ними.) Этот поразительный оттенок красного с легкой примесью лилового, на физиономии Макса Александра сподобилась лицезреть ещё два раза - когда однажды, зайдя к нему домой, нарвалась на его отца-алкоголика и когда её папа впервые пригласил Макса пообедать с ними в семейном кругу, за огромным столом красного дерева, в окружении шедевров русской живописи, собранных её прадедом и дедом. Неожиданно в её памяти всплыла гостиная мадам Оболенской.
