Так, с одной стороны, мы имеем дело с романтическим, бунтарским и трансгрессивным образом желания, а с другой – с абсолютно неромантическим, даже гадким образом; но второй, вероятнее всего, есть правда о первом. Мы могли бы сказать: разврат вводит в заблуждение, и могли бы взять это в качестве общего принципа, максимы (одной из максим) психоанализа. С развратом всегда можно как-то свыкнуться. В конце концов всеобщее представление о пансексуальности, которое предположительно отстаивает психоанализ, всего за несколько десятилетий из табуированной темы перешло в разряд девизов сексуальной революции и послужило установлению новых норм (например, «кто не получает удовольствие, тот против нас»), еще более подавляющих, чем прежние. Идея о том, что человек бессознательно ничего не желает больше – вы не поверите, – чем убить отца и спать с матерью, из шокирующей гипотезы быстро перекочевала в разряд общей психологии в колонке советов, которыми делятся с читателями всевозможные agony aunts (психологи «почты доверия»). В противоположность этому необходимо настаивать на том, что для психоанализа истина желания находится на стороне скупости, а не разврата. На стороне этой совершенно неромантической составляющей желания. Никакой разнузданности, лишь самодисциплина и пересчитывание денег.
* * *
Скупец, который держится за свою шкатулку с золотом и в одиночестве считает золотые монеты, – как это устарело! Очевидно, что это не образ нашего времени, времени банковских счетов и кредитных карточек. Кажется, та скупость исчезла, испарилась, что в современную эпоху ей уже нечего больше искать, она может сохраняться лишь в виде карикатуры на бабушек, которые набивают деньги в носки. Облик скупца имел гарантированное место в имажинерии от Плавта до Мольера; последний, у кого мы его находим, – Бальзак, последний великий творец антологии человеческих типов в последней великой энциклопедии персонификаций человеческих страстей, последний компендиум человеческой комедии (до того, как, в конце концов, в литературе не начали властвовать «люди без свойств», как убедительно обобщил героя литературы ХХ века Музиль). Бальзаковский Гобсек, наряду со старым Гранде, вероятно, последний антологический образ в этой галерее[14]. Последний и самый сложный, в нем логика скупости доходит до своих крайних следствий, поэтому его мы прибережем для финала.
Чтобы не вытаскивать на свет божий только примеры из мировой литературы, мы можем на минуту вспомнить евнуха Спиридиона из книги «Под солнцем свободы» (1907) словенского писателя Франца Финжгара. Скупец и евнух, который копит богатство и который тут же напоминает нам нечто, что вписано в саму структуру, – связь скупости и оскопления. Словенский язык (вместе с некоторыми другими славянскими языками) сохранил удачную и индикативную связь между ними в самой этимологии: слово «
