— не доставайся злодею, — обратит город в пепел, и Наполеон получит вместо добычи место, где была столица…Он найдет пепел и золу». В подтверждение своих слов Ростопчин непосредственно перед оставлением Москвы приказал вывезти из города все средства пожаротушения, чтобы бороться с огнем было нечем. По его приказу отправили из города 2100 человек пожарной команды и 96 пожарных труб. А то, что не успели вывезти, — велел испортить. Такой же приказ отдал и Кутузов.
В своих местами слишком подробных воспоминаниях Ростопчин почему-то умалчивает наиболее интересующие нас факты об организации поджога Москвы. И у него есть на то основания: зачем писать о том, чему нет материального, то есть бумажного подтверждения. Распоряжения о поджогах в те безнадежные дни давались им на словах. Никаких письменных предписаний «не могло и быть… потому, что мы всегда получали словесные приказания… и равномерно доносили словесно», рассказывал квартальный надзиратель И. Мережковский, посылавшийся Ростопчиным на разведку в осажденный город[62].
Ценнейшим источником для потомков является «Записка» бывшего следственного пристава Прокофия Вороненко, написанная им в 1836 году. Этот чиновник привлекался Ростопчиным к организации московских пожаров 2 сентября 1812 года. Вот что он сообщает: «2-го сентября в 5 час. пополуночи он же (Ростопчин. — А. В.) поручил мне отправиться на Винный и Мытный дворы, в Комиссариат и на не успевшие к выходу казенные и партикулярные барки у Красного холма и Симонова монастыря, и в случае внезапного наступления неприятельских войск стараться истреблять все огнем, что мною и исполнено было в разных местах…до 10 часов вечера».
Огонь ненависти к французам бушевал в душе градоначальника Ростопчина и, разгоревшись, перекинулся на всю несчастную Москву.
Москву запалили уже в тот же день, как французы вошли в нее. Не успели французские генералы занять лучшие дома на Тверской улице и приступить к переименованию городских площадей, как над многими районами появились клубы дыма. Прежде всего загорелись склады с провиантом — на Никольской, Варварке, около Каменного и Яузского мостов, в Китай-городе, на Покровке и Солянке, в Лефортове…
Можно долго рассказывать о том, что творилось в Москве в отсутствие ее обожаемого генерал-губернатора, но лучше узнать об этом из первых рук, причем в прямом смысле этого выражения. Потому как руки эти были у самого литературно одаренного солдата наполеоновской армии, будущего писателя Стендаля, занимавшего довольно видную должность в военном интендантстве. Правда, Стендалем он стал позже, а тогда его звали Анри Бейль.
