Вместо ополчения Кутузов получал от Ростопчина письма, где тот пытался добиться четких указаний — начинать ли эвакуацию: «Извольте мне сказать, твердое ли вы имеете намерение удержать ход неприятеля на Москву и защищать град сей? Посему я приму все меры: или, вооружа все, драться до последней минуты, или, когда вы займетесь спасением армии, я займусь спасением жителей, и со всем, что есть военного, направлюсь к вам на соединение. Ваш ответ решит меня. А по смыслу его действовать буду с вами перед Москвой или один в Москве» (из письма от 19 августа). Кутузов вновь успокаивал: «Ваши мысли о сохранении Москвы здравы и необходимо представляются»[52].
Вряд ли в то время нашелся бы в Российском государстве генерал, придерживающийся другого мнения. Но ведь человек предполагает, а Бог располагает. Кутузов еще 11 августа, следуя из Петербурга в расположение армии, произнес пророческую фразу: «Ключ от Москвы взят!» — такова была его реакция на взятие французами Смоленска. Кому как не «старому лису Севера» (так назвал его Наполеон) было знать, что ждет Москву в будущем. Но для того чтобы догадаться, что Москву может постигнуть участь Смоленска, совсем не надо было обладать стратегическим умом Кутузова. Очень многие москвичи, имевшие что вывозить, а главное на чем, именно после сдачи Смоленска стали выезжать из Москвы. Те же, кто еще не уехал, пытались сохранять видимость спокойствия и светской жизни. Так, 30 сентября в Благородном собрании был дан бал-маскарад, народу, правда, наскребли немного. Наверное, все остальные пошли смотреть оказавшийся последним спектакль «Наталья, боярская дочь», что показывали в театре на Арбатской площади.
Последствия Бородинского сражения москвичи увидели уже в последних числах августа. С запада в Москву стали вливаться бесконечные караваны с ранеными. Но уверенность Ростопчина в том, что Москва сдана не будет, не покинула его и после разговора с Кутузовым 30 августа. Со слов ординарца Кутузова, князя А. Б. Голицына, мы узнаем, что на этой встрече «решено было умереть, но драться под стенами ее (Москвы. — А. В.). Резерв должен был состоять из дружины Московской с крестами и хоругвями. Растопчин уехал с восхищением и в восторге своем, как не был умен, но не разобрал, что в этих уверениях и распоряжениях Кутузова был потаенный смысл. Кутузову нельзя было обнаружить прежде времени под стенами Москвы, что он ее оставит, хотя он намекал в разговоре Ростопчину». Таким образом, Кутузов не раскрывал перед Ростопчиным всех карт.
