Но главное — это начать работать шумно и бурно, дав понять, что в городе что-то меняется. Кардинально новый губернатор в короткий срок ничего не мог изменить — на это требовались годы. Поэтому Ростопчин начал с мелочей. Например, отвечая на жалобы «старых сплетниц и ханжей», приказал убрать изображения гробов, служившие вывесками магазинов ритуальных услуг. Также Ростопчин велел снять объявления, наклеенные в неположенных местах — на стенах церквей, запретил выпускать ночью собак на улицу, детям пускать бумажных змеев, а также возить мясо в открытых телегах. Губернатор повелел посадить под арест офицера, приставленного к раздаче пищи в военном госпитале, за то, что не нашел его в кухне во время завтрака. Заступился за одного крестьянина, которому вместо 30 фунтов соли отвесили только 25; посадил в тюрьму чиновника, заведовавшего постройкой моста на судах, снял с должности квартального надзирателя, обложившего мясников данью, и т. п. А еще… Ростопчин организовал под Москвой строительство аэростата, с которого предполагалось сбрасывать бомбы на головы французов… Наконец, он упек в ссылку того самого врача, что пользовал Гудовича. Звали эскулапа Сальватор, его выслали в Пермь, хотя у него уже лежал в кармане паспорт для выезда за границу. Виноват ли он был или нет — не так важно. Известие о раскрытии вражеской деятельности врача бывшего генерал-губернатора было инструментом в насаждении Ростопчиным шпиономании в Москве. Кульминацией шпиономании стала жестокая расправа над сыном купца Верещагина 2 сентября 1812 года, но об этом — дальше.
Губернатор взял за обычай по утрам мчаться в самые отдаленные кварталы Москвы, чтобы оставить там следы «справедливости или строгости». Любил он инкогнито ходить по московским улицам в гражданском платье, чтобы затем, загнав не одну пару лошадей, к восьми часам утра быть в своем рабочем кабинете и слушать доклады чиновников. Эти методы работы он позаимствовал у покойного императора Павла. Возможно, что еще одно павловское изобретение — ящик для жалоб, установленный у Зимнего дворца, Ростопчин также применил бы в Москве, но война помешала.
Как похвалялся губернатор Ростопчин, два дня понадобилось ему, чтобы «пустить пыль в глаза» и убедить большинство московских обывателей в том, что он неутомим и что от его глаз ничто не скроется.
А тем временем Великая армия Наполеона, перешедшая Неман 12 июня 1812 года, продвигалась к Москве. И одного лишь сбора средств московским дворянством и купечеством в помощь армии было уже недостаточно. Ростопчин решает, что наиболее важным делом теперь является распространение среди населения уверенности в том, что положение на фронте хотя и опасно, но француз к Москве не подойдет: «Я чувствовал потребность действовать на умы народа, возбуждать в нем негодование и подготовлять его ко всем жертвам для спасения отечества. С этой-то поры я начал обнародовать афиши, чтобы держать город в курсе событий и военных действий. Я прекратил выпуск ежедневно появлявшихся рассказов и картинок, где французов изображали какими-то карликами, оборванными, дурно вооруженными и позволяющими женщинам и детям убивать себя». Ну что же, адекватная оценка противника — факт отрадный, если он сопровождается и другими мерами, способствующими отражению великой опасности от Москвы.
