Личное мужество, безусловная харизма, способность создать вокруг себя группу соратников, возглавить победоносное войско, административный талант в управлении своим регионом – все эти качества были характерны для этих лидеров. Они начинали как противники олигархов, но обычно приходили к защите статус-кво, своего личного положения, своих накоплений и традиционных структур власти (включая церковь).
Главное отличие Лавальехи, Риверы и Орибе от «Освободителя Уругвая» Артигаса состояло в том, что он исходил в своих действиях не из желания получить личные выгоды, а из демократических идеалов и принципов, последовательно проводимых им в жизнь[155]. Несмотря на то, что указанные каудильо были в свое время артигистами и приверженцами идей классического либерализма, они стремились прежде всего к защите своих привилегий и расширению своей власти. Достижение этих целей приводило к беспринципности, вероломству и поддержанию состояния «войны всех против всех».
Для политической жизни новой, слабой и уязвимой во всех отношениях страны, господство каудильо означало поддержание нестабильности, которое играло на руку англичанам. Власти этих «вождей» были чужды какие-либо законы или государственные органы, ограничивавшие их произвол. Любой из каудильо мог править, имея при себе органы государственной власти или командуя единолично; он мог руководствоваться конституцией или руководить без нее, но его власть и легитимность были личными и не зависели от формальных институтов.
Успех этих вожаков, как и в других странах, зависел от силы или слабости государственной власти. В уругвайском обществе, где признаки уязвимого «буферного государства» были заложены изначально, каудильизм заполнял эту нишу. Политическая конкуренция выражалась в вооруженных конфликтах, и победитель правил с помощью насилия, а не по праву выборов. Такое правление по определению должно было вызывать сопротивление и конкуренцию, и поэтому не могло гарантировать постоянство и стабильность власти. Политика каудильо – в русле дарвиновского «выживания сильнейших» – противоречила заявленным либерально-демократическим принципам и «общественному договору», однако это мало беспокоило тогдашних уругвайских либералов и англофилов.
Засилье этих деятелей в политической истории Уругвая в XIX в. было возможно тогда, когда государство находилось в состоянии слабости, анархии, развала, полной зависимости от британских «спонсоров», когда политический процесс был подмят авторитаризмом, и общество находилось в состоянии разброда. Персонализм и насилие торжествовали над законами и демократическими институтами, а право сильнейшего господствовало над идеей представительного правления.
