Однако эта «варварская демократия», как ее называли англичане и местные олигархи, не устраивала ни одну из сторон. Поэтому Стрэнгфорд подталкивал португальцев и власти Буэнос-Айреса разрешить эту проблему, причем желательно руками Рио-де-Жанейро. Во-первых, это сохраняло бы напряжение в отношениях между двумя «гигантами», а, во-вторых, в этот период уже созревало решение использовать Восточный берег как собственную территорию, «буферное пространство», удобное и для экономической экспансии вглубь континента и плетения интриг против соседних стран.
Поэтому Верховный правитель Объединенных провинций Рио-де-ла-Платы Х. М. де Пуэйрредон дал согласие на вторжение португальцев в 1816 г. и оставил без внимания просьбы Артигаса о помощи. После пятилетней героической борьбы силы Артигаса потерпели поражение, и он сам в 1820 г. был вынужден просить убежища в Парагвае.
Любопытно, что несмотря на сетования Стрэнгфорда по поводу целой серии «неудач» в осуществлении примиренческой миссии, его карьера, по возвращении в Лондон шла по восходящей – в 1817–1820 гг. чрезвычайный и полномочный посол («министр») при дворе шведского короля, затем посол в Оттоманской империи, в 1825–1826 гг. посол при российском императорском дворе, получивший звание «барона Пэнсхорста» и место в палате лордов. Так что есть все основания полагать, что все перипетии событий на Ла-Плате вполне устраивали Лондон.
«Неформальная» империя на Ла-Плате утвердилась прежде всего благодаря финансовому господству Сити, торговле прочными и удобными британскими мануфактурными изделиями, изысканными предметами роскоши для местных олигархов. Однако нельзя недооценивать и элементы «культурного империализма».
Идеология империи строилась на «цивилизаторской миссии» англичан, которые, благодаря своим особым «талантам», возвысились над другими народами. Латиноамериканцы для них были «туземцами», ограниченными существами, страдающими от комплекса неполноценности. Их эксплуатация была исторической неизбежностью[110]. «Миссионеры» британского империализма брали пример с испанских и португальских предшественников, стараясь сохранить прежнюю схему – экспортировать в Европу сырье и драгоценные металлы, и использовать континент как обширный рынок для своей готовой продукции[111].
Великий ученый и гуманист Ч. Дарвин недалеко отошел от этого подхода при своем описании Ла-Платы (он был там в 30-е гг. XIX в. во время второй экспедиции на корабле «Бигль»). Осматривая местность, он писал, что не мог избавиться от чувства, что перенесся на несколько столетий в прошлое, что из-за испанцев время там остановилось. Местные жители, констатировал он, полностью пренебрегают окружающими их чудесными дарами природы: прекрасные водные артерии Ла-Платы и Параны почти не используются для создания разветвленной сети транспорта. «Насколько изменилась бы эта река, если бы английские колонисты по воле судьбы первыми поднялись вверх по Ла-Плате! Какие величественные и прекрасные города выросли бы вдоль ее берегов!»
