А рассказы… в дополнение к прошлогодней подборке в «Москве» («В одном сибирском городе», «Сеня едет» и «Россия молодая») два рассказа в 7-м номере «Москвы» и тот, который ты читал в 8-м «Н. совр.». Один рассказ из последних в Москве тебе наверняка «не придется». Так и аттестуй его. Я доверился в нем тому, куда меня повело, а написав, не стал прятать. Я почти никогда ничего не писал по «воле», все по «безволью», а оно тоже сдает.
Никак не могу согласиться с тобой в полном оправдании В. П., что бы он ни говорил и ни делал, широтой его могучего таланта и полнотой жизни. Мне кажется, что ты невольно поддался «задаче» — и выполнил ее, находя необходимые доказательства. Доказать можно все что угодно, когда задаешься такой целью. Ни зла, ни обиды у меня на Астафьева нет, и я искренне надеюсь, что если поживем еще, то и сойдемся и сдружимся. Но делать это придется заново, потому что того В. П., которого я знал, у которого немало взял и который как человек и как талант был целен, здоров, — того Астафьева уже нет. «Не сотвори себе кумира» — вот о какой заповеди он запамятовал. После Толстого, на которого ты ссылаешься как на авторитет, не оглядывавшийся на так называемое общественное мнение, это не кажется тебе столь большим грехом… А вред? Если он прав в своей «органической правде», то ведь правы и черниченки, и нуйкины, и Окуджавы, ибо он сознательно рядом с ними встал, рассылая проклятия и требуя расправы. До того и Толстой не доходил. Толстой в сваре не участвовал, он поставил себя земным богом и устанавливал законы самовластно. В. П. полагает, что талантом все оправдается и талант из любого кривого положения его выведет и выпрямит, что он не может быть неправ, ибо достиг положения, когда и неправда превращается в правду, если смотреть на нее из вечности. Если [из] последней вечности-то смотреть, то и государство действительно только зло и Россия избилась и никому больше не нужна. Но до вечности-то еще дотянуть надо. Как бы ты отнесся к священнику, который проповедует в храме, что Бога нет? В. П. сейчас со своей кафедры делает то же самое: обязанный от зла спасать, он не оставляет своему читателю никакой надежды. Ты смотришь на его роман с высоты вечности, а те, кто подхватили его и представили к долларовой оплате, ценят совсем по-иному — как орудие, стреляющее по своим. И не ты ли, бросаясь защищать истязаемое пропагандистской сворой тело, говорил, что отказываться от своей истории, какой бы она ни была, смерти подобно… В. П., живший и участвующий в ней, отвергает ее с матом.
