Вот теперь и самое время читать его, в тишине, когда пену унесет отливом внимания.
Дня через три-четыре улечу в Иркутск и пойду ремонтировать глаза. Вижу все хуже, для чтения не годятся никакие очки, без очков различаю буквы лучше, но все с большим трудом.
Лето будет трудным.
<…>
Марья Семеновна прислала мне целых три свои книжки. И «Знаки жизни», и о роде своем, и о папе Виктора Петровича. Последняя — в подтексте бессмертия В. П., но вторая нужна, как нужна история всякого рода, а третья, мне показалось, и не нужна. Чего уж развлекать «папой» после В. П.?! Это и задержало мой ответ Марье Семеновне — как сказать поделикатней. Сейчас вернусь, и надо ответить. Но ты эти книжечки, конечно, знаешь.
Так вот, опять о юбилее. Ты внимательный читатель и многое из того, что писалось и творилось, знаешь лучше, чем другие. Будешь ли ты писать послеюбилейное? Если будешь, пошли экземпляр в Иркутск, на мой адрес в «Сибирь». Другим публикациям это не помешает, хотя гонорар у нас не богатый. Говорю об этом на всякий случай, ничуть не подталкивая: просто кажется, что не вытерпишь, чтобы не написать.
В Сростки[12] я, вероятно, не поеду. Никто, правда, пока и не звал, но, если и позовут, едва ли. Близко будет от операции, да и неохота уже ничего говорить. Увидимся или в сентябре (в начале месяца я на неделю буду в Москве), или уже в октябре-ноябре.
В. Распутин — В. Курбатову.
12 июля 1989 г.
Москва.
Дожил, что и бумаги не стало. Хотя уж кто-кто, а я за свое писательство бумаги намарал не слишком, даже в жанре эпистолярном, могло бы государство что-нибудь для таковых поискать.
Спасибо тебе, Валентин, за песни иеромонаха Романа. Третий день слушаю и не наслушаюсь, поначалу мешало исполнение, казалось, что поет это женщина под Окуджаву[13], интонация немножко раздражала, но потом все забылось, не важно как, а только что.
Вот так бы умер и не послушал, какие песни сочиняются в наше дурное время. Он поэт, но он и мудрец. От песен его как бы защита и утешение исходят.
Что до старообрядца, его, наверное, надо слушать вживе. Вообще духовное пение с записи редко слушается, техника мешает.
Я, как всегда в последнее время, в унынии, в раздражении и растерянности. После моего выступления на этом проклятом съезде столько идет зла, что, ко всему привыкший, я чувствую, что оно все-таки достает и разрушает.
А ведь ничего путного не сказал, и не о том надо было говорить, и знал я, о чем надо, но приходилось считаться с публикой, которая от всего духовного в подавляющей части так же далека, как моя душа от души иеромонаха Романа.
