Из поезда действительно вышли четыре человека, в которых Пятницкий тотчас же узнал россиян. Одеты они были в высокие сапоги и меховые шапки, каких немцы не носили. Держались плотной кучкой и растерянно осматривались по сторонам. Но когда Осип прямо подошел к ним и спросил по-русски, какая улица им нужна, самый высокий и плотный — П. Залуцкий — попросту послал его к чертовой бабушке. И даже после того, как Пятницкий назвал адрес явки — Цейцерштрассе, — приехавшие продолжали проявлять «бдительность» и старались как-нибудь отвязаться от навязчивого незнакомца. Позже, конечно, все разъяснилось, и приехавшие (Онуфриев и Залуцкий — питерские ра'бочие, Догадов из Казани и Серебряков из Николаева) весело подшучивали над собственной подозрительностью.
Все больше и больше приезжало делегатов. Поступила телеграмма от Романа Малиновского. Он просил не открывать конференции до его приезда.
Итак, несмотря на все принятые меры — на Пражскую конференцию не были допущены ни Житомирский, ни Матвей Бряндинский, — среди ее делегатов все-таки оказались провокаторы. Аль (Романов) и сам Роман Малиновский.
Встречаясь с ним до конференции, на конференции и после, в Лейпциге, когда туда приехали члены III Государственной думы Полетаев и Шурканов (также оказавшийся провокатором), Пятницкий испытывал к нему явную антипатию. Ему не нравилась разухабистость, громкий голос Малиновского, его несколько аффектированные позы.
Но ведь он уже был избран в Центральный Комитет большевистской партии, то есть получил самое высокое доверие делегатов конференции. Свои личные чувства следовало спрятать в карман…
Между прочим, и на Надежду Константиновну Малиновский произвел какое-то смутное, двойственное впечатление.
Пятницкий, Крупская, да и многие другие старые большевики, встречавшиеся с Малиновским, честно признаются, что не имели тогда никаких оснований не доверять ему.
Но не провокатура, искусно организованная охранкой, была самым страшным бичом русского революционного движения в черные годы реакции.
Во много крат опаснее для партии были разногласия, разъедавшие ее изнутри. Дело не ограничивалось противоречиями между большевиками и меньшевиками. Тут все было более или менее ясно и постоянно. Меньшевики, напуганные переходом реакции в решительное контрнаступление после революционных событий 1905 года, считали, что столыпинский режим прочен и долголетен. Обвиняя большевиков, что именно их решительность и нетерпимость в отношении к буржуазно-демократическим партиям оказались причиной поражения революции 1905 года, они настаивали на полной легализации партии, которая должна была, следовательно, совсем отказаться от своей программы и тактики и приспособиться к деятельности в рамках царских законов. Иными словами, речь шла о ликвидации партии как революционной социал-демократической партии, отражавшей коренные интересы российского пролетариата. Кроме того, разумеется, оставались и основные принципиальные разногласия между меньшевиками и большевиками, идущими за Лениным, по вопросам характера русской революции, роли пролетариата, отношения к крестьянству и либеральной буржуазии. Эти разногласия не были разрешены ни на Четвертом съезде, хотя он и назывался Объединительным, ни на Пятом…
