«Дедушка-дядя, почему Шабата зовут Золотым?».
«В нем было семь красных змей».
«Дедушка-дядя, он — нарт?»
«Нет. У него не было коня, в котором семь красных змей».
Но ведь у меня есть жеребёнок, в котором семь красных змей! И я спрашиваю:
— Дедушка-дядя, почему ты говоришь «не было»? А где же сейчас Золотой Шабат?
Горец задумывается и отвечает:
— В других селеньях.
Другие селенья — это, наверное, синие горы, другие селенья — это Дал.
От нашего двора, от моря к северу тянутся равнина да равнина, болота да болота. А на горизонте возвышаются синие горы, как будто они сразу вдруг начинаются, без холмов и предгорий, сразу над болотами возвысясь чуть наклонной синей стеной. Это два мира: наш, где запрягают лошадей, и тот вольный Дал.
А вот вырастет скоро мой жеребец и я вскочу на него, только рукой махну и умчусь к синему Далу, увенчанному белорунными облаками. Признанный огненным скакуном седок, вырвусь стрелой из нашего села, оставив сзади постылое море, и войду сначала в болота, где начинается деревня двенадцати плохих поэтов, я миную её, миную деревню, где старики надувают друг друга в кости и любят меняться красивыми вещами, но надо еще миновать деревню, где бурки на мужчинах от ветхости из черных становятся бурыми, деревню, где родники так далеки от жилищ, что малярийные умирают от жажды, деревню, где женщины, чтобы отдохнуть, опускаются в пещеру, — но я быстро миную эти утлые деревеньки и буду мчаться, а воздух станет гуще, а сердце забьётся учащенней, и я ощущу и глазами, и печенью, и легкими, что вольный Дал уже близко!..
«Есть ли у тебя оружие, юноша, ведь нам предстоит война?» — обыденно спросит Золотой Шабат, отводя глаза от вожделенного коня, словно не видя его.
«Золотой Шабат, возьми этого жеребца, в котором семь красных змей, и будешь ты человеко-конем, как нарт Сасруко, — скажу я вместо ответа. — И тогда ты поведешь нас к победе».
Я продолжаю безвольно сидеть на ступенях лестницы, а мой мальчик сделал еще несколько шагов к жеребёнку, и жеребёнок шагнул к нему. Что-то мешает мне пошевелиться, пошевелить языком, я только сижу и шепчу: «Жеребёнок, беги же!».
Потому что здоровый жеребёнок не подпустит к себе никого, а если подпустил, значит — ушла из него одна из семи красных змей, а следом уйдут и другие.
И я шепчу, как кричу: «Жеребёнок, беги, беги!». Если жеребёнок подпустит моего сына, то радость мальчишки будет недолгой, мальчишка преждевременно узнает, что такое другие селенья.
