В отчете правительства, опубликованном весной того года, говорилось, что значительная часть населения недовольна внутренней и внешней политикой президента. В апреле успехи Германии на Балканах, в Северной Африке и на Атлантическом побережье усилили брожение среди американцев. «Я очень остро ощущаю необходимость принять меры, – утверждал Генри Стимсон, военный министр и один из самых мудрых политиков того времени. – В центре нет руководства, и его отсутствие начинает вызывать у меня беспокойство». Черчилль в письме Рузвельту выразился более резко. «Господин Президент, я уверен, что вы поймете меня правильно, если я скажу вам именно то, что у меня на уме, – писал он. – На мой взгляд, единственное, что могло бы уравновесить растущий пессимизм… это немедленное вступление Соединенных Штатов в войну на стороне Великобритании».
Рузвельт не ответил на письмо.
Той весной он проводил выходные в своем доме в Гайд-парке и, похоже, все чаще искал душевного покоя в обыденных сторонах жизни. Он привел в порядок свою коллекцию марок, запланировал рыбалку с Гопкинсом на Ки-Уэст, набросал эскиз дома, защищенного от ураганов, пообщался с членами «Домашнего Клуба Рузвельта[133]» в Гайд-парке и с группой школьных учителей округа Датчесс. Кроме того, он стал меньше есть и тренироваться, и ему чаще хотелось спать. К этим переменам президент оставался на удивление равнодушным. Когда Эдвин «Па» Уотсон, врач Белого дома, появлялся в Овальном кабинете, чтобы измерить президенту давление, Рузвельт закатывал рукав и протягивал руку, но не проявлял никакого интереса к результатам. Это избавило Уотсона от необходимости сообщать американскому лидеру, что у того развилось опасное для жизни заболевание – артериальная диастолическая гипертензия. От других проблем, с которыми президенту пришлось столкнуться той весной, нельзя было отмахнуться так же легко, как от страшного диагноза. Тем не менее Рузвельт нашел способ сделать это.
Во время беседы у камина[134] 27 мая Рузвельту было что сказать каждому собеседнику. Он провел с Генри Стимсоном, министром внутренних дел Гарольдом Икесом, министром ВМС Фрэнком Ноксом и другими «ястребами» из администрации тяжелый разговор, которого они ждали. По словам Рузвельта, речь шла о «спровоцированной нацистами мировой войне за глобальное господство». Он заявил перед одной из крупнейших радиоаудиторий того времени: «Война приближается к самому краю Западного полушария. Это очень близко к нашей родной земле. <…> Наш народ и наше правительство обязательно ответят на этот вызов». Затем Рузвельт объявил «бессрочное чрезвычайное положение». Это шокировало многих, но только не сторонников мирной политики из администрации во главе с Корделлом Халлом, тихим и учтивым государственным секретарем. Самым пугающим в «бессрочном чрезвычайном положении» было его название. Оставались в силе большинство обещаний, данных Рузвельтом, чтобы уберечь Америку от войны, включая запрет на вооружение американских торговых судов, позволявший им поставлять технику воюющим державам (например, Великобритании), или разрешение судам ВМС сопровождать британские торговые суда. Халл и другие изоляционисты мудро оставили критику при себе. Речь имела огромный успех у американской публики. Рейтинг доверия Рузвельту вырос с 73 до 76 %, а 95 % писем, тысячами хлынувших в Белый дом, высоко оценивали его выступление.
