«Не забывайте, – сказал Рузвельт, – что у Винни одна-единственная высшая миссия. Он идеальный премьер-министр для военного времени». После паузы президент добавил: «Но Уинстон Черчилль не будет руководить Англией после войны. Это просто невозможно».
Одиннадцатого августа президент и премьер-министр встретились на адмиральском мостике «Огасты». День выдался на редкость теплым, и президент расстегнул воротник своего серого костюма. Премьер отдал дань уважения антуражу встречи, прибыв в военно-морской форме. Целью совещания было формулирование списка общих принципов, о которых Британия и Америка могли бы совместно объявить миру по окончании конференции. Обе стороны согласились с тем, что нужно выиграть войну со странами «оси», но подходы к решению этой задачи различались. У Черчилля было две главные цели: добиться увеличения американской помощи и в конечном счете заставить Соединенные Штаты начать боевые действия. Задача Рузвельта состояла в том, чтобы не брать на себя никаких обязательств, кроме тех, которые уже санкционированы Конгрессом в соответствии с Законом о ленд-лизе. В Атлантической хартии – декларации о намерениях, принятой по итогам конференции, – все англо-американские разногласия были проигнорированы.
Атлантическая хартия была обновленной версией принципов, которые Вудро Вильсон провозгласил четверть века назад: демократические выборы, свобода слова, торговли и морей, сокращение вооружений и коллективная безопасность.
Рузвельт вернулся из залива Пласеншиа с надеждой, что широкое освещение встречи в прессе поможет американцам отрешиться от нынешнего кризиса и увидеть лучший, более справедливый и сбалансированный мир, в котором нации будут жить в гармонии друг с другом. Но, как заметил историк Роберт Даллек, произошедшее в заливе Пласеншиа повлияло на Рузвельта сильнее, чем на его соотечественников. Во время пресс-конференции 19 августа он попытался впечатлить журналистов, описав трогательную молитвенную церемонию на линкоре «Принц Уэльский», но безуспешно. Репортеры пришли в ужас: «Неужели мы стоим на пороге войны?»
Под суровым небом «фантастической формы облака бежали с запада на восток. Когда они покрывали лик луны, края их начинали светиться рыже-черными тонами, и тогда вся картина принимала какой-то мрачно-зловещий характер, точно мир был накануне своей гибели[121]». Это был странный тон для утонченного Ивана Майского, посла России в Великобритании. Но 4 сентября 1941 года положение советских войск на Украине и в Ленинграде было близким к критическому; согласно телеграмме, лежавшей на столе Майского, Германия собиралась отправить на восток еще 34 дивизии для подготовки к штурму Москвы. Если считать 26 румынских и 20 финских дивизий, находившихся на захваченных землях, то в этот сентябрьский полдень на территории СССР располагалось почти 300 дивизий «оси». «Если второй фронт не будет открыт в Европе в течение трех-четырех недель, – предупреждала телеграмма, – мы можем потерять все»
