— А у меня последняя, — вдруг признался я.
— Вы завязывайте, — легко, без осуждения сказала она. — Я не того неврастеника в синем трико, вас взглядом буравила. Вы прыгаете, а потом парите. И не грохочете по доскам, как остальные, даже женщины, когда приземляетесь.
Я поклонился и сообразил, что в кои-то веки поклонился с достоинством.
— Меня зовут Полина, — улыбнулась девушка.
— Дмитрий.
— Орецкий?
— Он самый.
— Улет! — воскликнула она. — Я читала, как вы Америку без напряга на уши поставили.
Много ли артисту надо? Когда как. Тогда мне хватило. Она была непосредственной, но не льстивой. И не кокетничала. Я увлек ее в гримуборную и рассказал про призрак.
— Вы ошибаетесь, Митя, — засмеялась Полина. — Ничего, что я вас не Дмитрием величаю? Мне очень нравится имя Митя. А Дмитрий, строго говоря, — это уменьшительное от имени Вадим .
Я вздрогнул, но не стал сопротивляться. Все равно она вытворяла то, что ей нравилось.
— Призраки бывают без лица, мы сами упираемся в догадку, будто сия блеклость — копия конкретного человека, — наставляла меня приблудная девушка. — Со мной случались неприятности типа нервных срывов, я их брата и сестру близко наблюдала. У них руки есть, ноги есть, физиономий нет. Ваше привидение — густо набеленная плотская бабенка.
Будто во сне, я достал из ящика единственную фотографию жены в гриме.
— Похожа, — одобрила Полина. — Почему вы ей не скажете, что раскусили? Поиграть хочется?
— Она покончила с собой десять лет назад, — выдавил я из распухшего горла.
— Такая могла набраться мужества, — грустно согласилась Полина. Раздался стук и глуховатый голос:
— Дмитрий Игоревич, пожалуйста, на сцену.
— Идите, Митя, покажите класс. А я пока пробегусь по театру и найду вашу мучительницу. Где дамы обретаются?
Ее буйная жажда деятельности проникала в собеседника воздушно-капельным путем, словно вирус. Не сразу, но обнаруживалось, что вдруг заразился ее непоседливостью и разговорчивостью. Меня, давно не болтавшего с незнакомками и незнакомцами, уже ломало. Я наскоро объяснил ей принцип расположения артистических и бежал на звуки вечной музыки.
После прогона я опять не вытерпел. Вадимчик меня игнорировал, а влекло к нему, коварному, неудержимо. Пришлось бросить коньячный якорь. Как обычно, я собирался смаковать, прилег с бокалом, пытался уловить звуки из-за стены. В результате накачался до неспособности встать и запереть дверь. Подремал, снова выпил. Близилось время фестивального спектакля. Приземистая мускулистая японка и тощий парень из Питера, которые сегодня собирались покорять искушенную публику, наверное, бесились каждый на свой лад. Обычно в этот час в театре тихо, и чудится, что мягко, как в коробке с ватой. Ощущаешь себя елочной игрушкой — хрупкой, красивой и почему-то старинной. Но в этот раз балетных обуяло массовое бешенство. В коридоре топали, вскрикивали. «Не пожар ли?» — ткнулось в мой пульсирующий висок глупое предположение.
